надо мной тенью с золотыми бликами на завитках.
— И опять же исключительно потому, что хорошо к тебе отношусь, Стоули… — вкрадчиво начал Алви. — До демарша лже-Элоиса никто из магистров не встречался с практикой сокрытия дара. Во-первых, это очень энергозатратно. И я вынужден признать: то, как Элоис скрывал дар изо дня в день перед опытными менталистами, такими, как я и леди Элбери, — виртуозное колдовство. Чёрное колдовство.
"Вы чёрный маг? — вспомнилось мне наше первое знакомство с Вёлвиндом. — А разве похож на белого?" Каким-то образом он ни разу мне не соврал… Во мне всё замерло на долю мгновения. Затем я разозлилась ещё сильнее.
— Ну да, можно легко забыть про семью чёрных магов Наяды Сирадэ! И про книгу с запрещёнными ритуалами у Ковальски! Мало, конечно, верю в роль денег дяди Лили Пелье, но… А, может, просто всё так удачно сложилось? — выпалила я. — И коза проблеять не успела, а претендента на ректорский трон как не бывало. Вы к умственной слабости Гроусона часом руку не приложили?
— Опять хамишь? — опешил Алви.
— Правду говорю. — Вскинула подбородок я. — Её все не любят!
Алви поймал мой подбородок пальцами и приблизился.
— Правда — это не то, что ты придумала и так назвала, потому что в твоей красивой головке гуляет ветер.
Я высвободилась.
— Как угодно, сэр Алви. Ветер так ветер! Я хотела бы поскорее закрыть свой долг с манускриптами. Вы, наверное, тоже. За этим же пришли ночью? Уже можно начинать читать?
— Ты в себе, Стоули? Или переволновалась?
Похоже, великий манипулятор совсем не ожидал такого. Может, не настолько он и велик? В голове непрошено пронеслись слова Вёлвинда о достоинстве, и я расправила плечи. Подошла к столу и села, сложила по ученически руки под взглядом недоумевающего Алви.
— Я спокойна как никогда. Мне не с чего волноваться. И да, вы спрашивали недавно, поэтому спешу ответить: я не хочу целовать вас! И не хочу, чтобы вы ко мне прикасались. Единственное, чего я хочу — учиться, мне слишком многое стоит нагнать.
Алви обжёг меня взглядом и через мгновение усмехнулся с привычным презрением аристократа:
— Учись, Стоули. Как минимум, чтобы понимать, что не стоит настраивать против себя тех, кто пытался тебя защитить.
"И чтобы не выбирать мерзавцев", — ехидно повторила я про себя слова Вёлвинда.
— А ещё помни, что за нарушение субординации и правил, а так же за хамство не долго вылететь из академии. Вне зависимости от того, какой у тебя дар, — сухо добавил Алви.
Мгновение мы просто смотрели друг на друга. Затем он произнёс:
— И главное, собственно ради чего я зашёл: больше никаких стражей-драконов и исключений.
Алви взмахнул рукой с ректорским жезлом, и со вспышкой искр я почувствовала, как нечто невидимое, но осязаемое исчезло — он убрал моего стража!
— В пролёте первокурсников освободилось место Данны Маджоре. Завтра в течение дня потрудись переселиться в комнату номер триста тринадцать. Будешь жить с Минни Купер и Хлоей Баркендорф.
Сердце моё гулко стукнуло: Хлоя — это хорошо, а вот Минни… Она же всё будет докладывать троице.
— Как скажете. Отчёты ректору продолжать? — так же сухо произнесла я.
— Да. Ежедневные отчёты. Мне.
Дверь за Алви закрылась, и я осталась одна, дыша гневом, будто огнём. Заметалась в невыносимо пустой комнате. Затем села за стол и написала, продавливая самопишущим пером листок бумаги:
"Сегодня отличный день: сэр Алви Вагнер преподал урок всем студентам о том, что справедливости не существует, но есть умение пользоваться обстоятельствами. Я воспользовалась: прекрасно тренировалась на вивернах с командой для выступления перед королём. Говорят, Его Величеству особенно интересны заклинатели драконов. Джестер Вагнер — отличный наставник."
Отправила листок как обычно по вечерам. Тот растворился в воздухе и, уверена, уже лежит на столе нового ректора.
* * *
О сне не могло быть и речи. Я попыталась взять себя в руки. Мне надо учиться! Даже не назло им всем, а ради себя! Довольно спасителей! Никто тебя не спасёт, если не научишь спасаться сама.
Я с решимостью достала из сумки учебники и тетради. Попыталась читать, но не понимала ничего. Руки дрожали, воздух был тяжёлым от осознания: я одна, на целом свете одна. В голове вставали образы родителей и тот день, когда мне сказали, что их больше нет. Полицейские приставы или инквизиторы, как их теперь называют, не дав забрать ни одной вещи, выставили из дома и втолкнули в чёрную карету меня, испуганную девочку в белом кружевном платье, с розовыми и голубыми лентами, утром вплетёнными мамой в косы.
"Ненавижу! Он убил моих родителей, он прогнал меня…" — кричало во мне всё. И с таким же громом снаружи сотрясала мир гроза. Её тоже никто не любил. И ей некого было любить. Весь этот шум поэтому: от того, что любви нет.
И как же мне хотелось тоже разбить что-то! Но даже поссориться было не с кем. Возможно, жить с двенадцатью чужими девочками было лучше…
На негнущихся ногах я подошла в дальний угол и, сев на колени, подняла с пола сюртук. Его запах коснулся моего носа, закружил голову, делая пьяной и особенно несчастной.
"Я ненавижу тебя!" — прошептала я сюртуку.
А потом прижала его к груди и расплакалась. Горько и громко, — так я в последний раз позволяла себе плакать только тогда, когда осталась одна. Навзрыд. Потому что любви нет…
И вдруг что-то зазвенело передо мной. Я подняла глаза и опешила: позвякивая молоточками друг о друга, передо мной на геккончике скакал по полу тиктаклин.
Я моргнула, от неожиданности прекратив плакать. Геккончик засветился и, словно важный боевой конь, сделал передо мной по полу круг, вышагивая лапками и размахивая хвостом. А тиктаклин снял колпачок, кланяясь. Затем нахлобучил его и прозвенел что-то весёлое, отчаянно стараясь.
Они что, пытаются меня отвлечь?
Стало приятно и неловко одновременно. Я вытерла платком нос и улыбнулась.
— Спасибо, вы такие милые! — прошептала сквозь комок слёз я. — Самые настоящие друзья!
Тиктаклин прыгнул на спину геккончику и исполнил
