этих людей в лагерь, — предположила Ханна.
— Но почему?
Ханна пожала плечами.
Немцы отдали подношения и выстроились позади офицера и четырех солдат. К тому времени к женщинам — заключенным присоединились мужчины, и большинство узников уже встали в очередь за едой. Остальные, среди них Хайнц, Ханна и Кристина, пошли за мирными жителями, которых американцы повели в лагерь.
Солдаты показали немцам вонючие бараки и душевую с цементным полом, высокие груды обуви, чемоданов, очков, волос и золотых зубов. Женщины прижимали края передников ко рту, плакали и закрывали детям глаза. На лицах стариков, смотревших суровым скорбным взглядом, отражалось смятение. Когда они приближались к газовым камерам и крематорию, Кристина услышала рев какого-то механизма. Огромный бульдозер разгребал землю в широком котловане. Рядом с ним на телегах лежали разлагающиеся трупы. Немецкие женщины вскрикнули и застонали, пряча лица детей в складках юбок. Старики плакали безгласно и поддерживали женщин; некоторые потеряли сознание.
Американцы оставались безучастны. Держа двумя руками винтовки у груди, глядя прямо перед собой, они повели мирных жителей в газовые камеры. Продемонстрировали забрызганные кровью тачки, на которых мертвецов перевозили в топку. На них все еще лежали скорченные скелетоподобные тела без одежды, брошенные и забытые по пути в крематорий. Дальше немцев провели по крематорию, мимо огромных кирпичных печей, наполненных пеплом и фрагментами костей.
Кристина, Ханна и другие заключенные не пошли в газовые камеры и крематорий. Уже от одного вида этих зловещих зданий Кристину затошнило. Когда мирные жители вышли оттуда, солдаты раздали лопаты мужчинам и тем женщинам, которые были без детей.
— Это еще зачем? — сердце Кристины заколотилось. — Надеюсь, американцы не собираются расстреливать их?
— Нет, они просто хотят, чтобы мертвых похоронили, — объяснила Ханна.
Кристина задохнулась и обвела взглядом других узников и солдат, не в состоянии уразуметь увиденное. Неужели американцы винят мирных граждан в этих злодеяниях? В том, что они не остановили преступников? Она подумала о бабушке и бедном погибшем деде, о матери, младшей сестре и братьях — голодных и прячущихся в бомбоубежище. Значит, если бы лагерь располагался в Хессентале, их тоже призвали бы к ответу? Когда солдаты велели старикам сгружать трупы, она выступила вперед.
— Зачем вы это делаете? — закричала Кристина в надежде, что кто-нибудь из них понимает по-немецки.
Солдаты резко повернулись к ней.
— Что это с ней? — спросила одна узница у Ханны.
— Кристина, — позвала та подругу. — Оставь.
— Это ведь не их вина! — воскликнула Кристина. — Что они могли сделать, чтобы остановить это безумие? Да их бы самих убили!
— Они молчали, — проговорил один заключенный. — И никак не противились.
Позади Кристины раздались выкрики по-польски, по-французски. Над толпой пролетел камень и ударил в голову немецкого ребенка. Мальчик приложил руку к виску и зарылся в мамин передник. Кристина обернулась к толпе узников и попыталась их образумить:
— Эти люди не виноваты в том, что с вами случилось!
— Ладно, — раздался женский голос, — скажи тогда, где твой любовник-эсэсовец, комендант лагеря? Сбежал от ответственности?
— Он мне не любовник!
— Врешь! — выкрикнул мужской голос.
Не обращая внимания на эту реплику, Кристина продолжала:
— А их бы никто не стал слушать! — она указала на мирных жителей.
Кристина снова оглянулась. Женщины и старики снимали мертвые тела с телег и бросали в канаву; мужчины с трудом переносили окоченевшие трупы, держа их за тончайшие запястья и тощие лодыжки, а женщины, рыдая, бросали лопатами землю в огромную могилу.
Кристина чуть не задыхалась от несправедливости. Ах, если бы она могла вспомнить несколько английских слов, которым учил ее Исаак! Но ведь эти короткие уроки были много лет назад. Однако она все равно двинулась к американцам в надежде, что кто-нибудь поймет ее.
— Это не их вина! — повторила она.
К ней подошел американский солдат, поднял руку и предостерегающе вытащил пистолет.
— Вы не знаете, что пришлось пережить им самим! — продолжала девушка.
Хайнц оттащил Кристину назад.
— Надо уводить ее отсюда, — сказал он Ханне.
— Мы должны сказать им, — настаивала Кристина. — Мы должны заставить их понять, что мирные жители ни в чем не виноваты!
Ханна остановилась и закричала на подругу:
— Откуда ты знаешь? Может, они сдавали евреев за буханку хлеба?
Кристина сникла, и Хайнц увлек ее вперед.
— А я тоже виновна? Может, я тоже должна взять лопату и встать с этими женщинами?
Ханна отвела взгляд.
— Nein, — проговорила она, качая головой. — Nein.
— Американцы и представления не имеют, как страдали эти люди! — продолжала Кристина. — Они ничего не знают о голоде и о гестапо! И о городах, которые бомбардировки сровняли с землей!
— Ну, положим, о бомбардировках они знают, — заметил Хайнц. — Они же сами эти бомбы и сбрасывали.
— Да уж, правду говорят: победителей не судят, — всхлипывая, заключила Кристина.
Кристина съежилась в дальнем углу товарного вагона, положив голову на пальто, свернутое в виде подушки. Она закрыла глаза и понадеялась, что равномерное покачивание вагона убаюкает ее, поможет заснуть, хотя на протяжении пути ей удавалось только урывками подремать. В отличие от прошлой поездки, всем пассажирам в вагоне хватало места, чтобы лечь и вытянуть ноги. Американцы постелили на пол солому, запах которой кроме прочего маскировал смрад смерти, въевшийся в деревянные стены и доски пола. Всем раздали одеяла, а посередине вагона поставили ящики с едой и водой — все эти меры худо-бедно создавали простейшие удобства. Однако ничто в мире не могло притупить горе этих женщин: в Дахау их везли вместе с родителями, братьями и сестрами, мужьями, сыновьями, дочерьми, теперь же большинство из них остались одни. Размышляя о том, как теперь станут жить без своих любимых, они ехали в молчании, спали или смотрели в никуда, а в глазах их одновременно стояли слезы скорби и светилась благодарность за избавление.
Утром американские офицеры сообщили, что женщин отправят первыми, а мужчины останутся до завтра. Поезд отвезет бывших узниц в город, где их разместят во временных бараках, а затем помогут вернуться домой. Через час, когда прибыл первый эшелон, в толпе установилась беспокойная тишина. Все молча смотрели, как локомотив неуклюже,
