мне навстречу. Если его не волнует, что я могу съехать, мы без лишних слов расстанемся хорошими друзьями. И тогда он ответил, что все же готов что-то предпринять, и мы сошлись на том, что я заплачу ему несколько гульденов за труды.
Он не раз бывал у меня в мастерской, и он совсем не пройдоха, хоть и довольно остер на язык (в нем есть что-то от янки). Мне показалось, что мастерская превзошла его ожидания (он не заходил ко мне с июля прошлого года), и, как бы то ни было, именно там я добился своего, и это оказалось даже проще, чем я думал.
Ах, если бы всегда можно было иметь дело с людьми в стенах мастерской! Но за ее пределами я не способен ничего добиться от них, потому что не умею с ними общаться.
Работал над несколькими довольно крупными фигурами, изображая их по пояс или по колено, – вместе с другими, выполненными раньше работами они украсят коридор и лестницу, хотя, по сути, представляют собой обычные этюды. Словом, ты можешь заметить, что я вновь окунулся с головой во все это, и надеюсь, что такая трата времени и сил породит новые идеи в моей голове.
Так, например, в Ворбурге, когда я пошел выбирать с хозяином те самые доски, я заметил много прекрасных вещей: рабочих в одном сарае, рытье погреба и закладку фундамента дома. Мне вспомнилось, что в одном письме ты описывал рабочих на Монмартре и что ты стал свидетелем того, как один из них покалечился в каменоломне.
Тебе известно, что у меня и раньше было чем прикрывать окна, а именно холстами на подрамниках. Теперь, когда они высвободились, я с удовольствием использую их по-другому: например, обтянутые темной или светлой тканью, они смогут послужить фоном при рисовании голов.
Понимаешь, отныне я смогу полностью закрывать одно или два окна и таким образом получу один источник направленного света – он значительно усилит эффекты, которые раньше были смазаны из-за отблесков и рассеянного освещения.
Если бы мне пришлось все оплачивать самому, эта задача оказалась бы мне совершенно не по силам, ибо это весьма дорого, и я очень доволен, что в результате вышло по-моему.
В последнее время, трудясь над рисунками, я чувствовал нехватку правильного освещения; в особенности это ощущалось, например, при работе над теми головами, которые я тебе послал, – я использовал для них более насыщенный черный цвет. Надеюсь, все сложится удачно, но даже по этому наброску ты сам можешь судить, насколько это просто, и, как мне кажется, все непременно должно получиться.
И все же насколько убого большинство современных домов в сравнении с тем, какими они могли бы быть, если бы их обустраивали поуютнее.
Сравни современное окно с окнами эпохи Рембрандта. Мне кажется, в те времена люди испытывали определенную потребность в особом приглушенном свете, которой теперь больше нет, – по крайней мере, сейчас они стремятся к холодной, суровой и безжизненной обстановке. Определенные перемены к лучшему начались с домов рабочих, но вот уже двадцать-тридцать лет я не вижу никакого развития в этом направлении. Наоборот, привлекательные черты все чаще исчезают, им на смену приходит нечто холодное, рациональное и упорядоченное, и чем дальше, тем более пустым все становится. Если бы я мог, то переделал бы окна вот так [см. иллюстрацию на с. 327].
Разница была бы небольшой, не используй мы существующие ставни. Отличие заключалось бы лишь в том, что каждое световое окошко было бы обрамлено, а створки получились бы чуть меньше.
Последний вариант предпочтительнее и легче в исполнении. Но нельзя иметь все, что пожелаешь. Кроме того, у окна должен быть широкий подоконник, на котором можно сидеть, чего совсем нет в этом доме.
Я с нетерпением жду твоего письма и новостей о твоей больной. Надеюсь, ничто не нарушило ее покоя, желаю ей скорого и благополучного выздоровления. И однако, не каждый раз все проходит гладко и быстро, почти постоянно случается то одно, то другое, и поэтому нужно быть начеку. На прошлой неделе я перечитал «Собор Парижской Богоматери» Гюго, который впервые попал ко мне в руки лет десять назад. Знаешь, кого я там обнаружил, или, по крайней мере, думаю, что обнаружил, ибо не сомневаюсь, что Виктор Гюго именно так и задумал? В Квазимодо я узнал Тейса Мариса.
Возможно, большинству читателей «Собора Парижской Богоматери» Квазимодо показался шутом. Однако ты, как и я, не сочтешь Квазимодо смешным и, как и я, почувствуешь правду в словах Гюго: «Pour ceux qui savent que Quasimodo a existé»[153], собор Парижской Богоматери теперь опустел. «Car non seulement il en était l’habitant mais il en était l’âme»[154].
Если принять «Собор Парижской Богоматери» за символ того направления в искусстве, которое нашло свое отражение в творчестве, например, Лейса, (иногда) де Гру, Лажи, Дефриндта и Генри Пиля, то о Тейсе Марисе можно сказать следующее: «Maintenant il y a un vide pour ceux qui savent qu’il a existé car il en était l’ame et l’âme de cet art-là, c’etait lui»[155]. Иными словами, Тейс Марис все еще жив, но уже не так ярок и полон сил – он уязвлен и разочарован во всем настолько, насколько вообще человек может разочароваться. Полагаю, одна из невероятных глупостей, которую только могут совершить местные художники, состоит в том, что они даже сейчас продолжают посмеиваться над Тейсом Марисом. Для меня это так же отвратительно, как самоубийство. Почему именно самоубийство? Потому что Тейс Марис – воплощение всего самого высокого и благородного, и, по-моему, насмехаясь над ним, художники принижают самих себя.
Если кто-то не понимает Мариса, tant pis pour lui[156], те, кто его понимает, оплакивают его и его сломленную душу.
Noble lame, vil fourreau –Dans mon âme je suis beau[157].
Эти слова применимы как к Тейсу Марису, так и к Квазимодо.
Ладно, напиши поскорее, если еще не сделал этого. И верь мне, мысленно жму руку,
твой Винсент
323 (271). Тео Ван Гогу. Гаага, суббота, 3 марта 1883, или около этой даты
Дорогой Тео,
посылаю тебе набросок, на котором я изобразил продажу супа в общественной столовой. Действие происходит в большом помещении, где свет падает сверху, через дверь справа.
Я еще раз воспроизвел этот сюжет в мастерской. На задний план я поместил белую перегородку и нарисовал на ней раздаточное окошко в соответствии с теми размерами и пропорциями, какие оно имеет в действительности; дальнее окно закрыто наглухо, у среднего прикрыта лишь нижняя часть. Так что свет падает из точки P, как и в той столовой.
Как ты понимаешь, если кто-то позирует мне там, фигуры получаются точно такими же, как в настоящей общественной столовой.
В верхней части [страницы] ты видишь мизансцену, выполненную в мастерской. Я заключил в рамку место, предназначавшееся для рисунка.
Разумеется, сейчас у меня есть сколько угодно времени для постановки фигуры в правильную позу и доведения ее до совершенства, при этом я все же могу в общих чертах придерживаться того сюжета, который увидел.
Мне бы хотелось воспроизвести эту сцену, например, в акварели. И изо всех сил постараться преуспеть в этом. Мне кажется, теперь я чаще смогу писать фигуры в мастерской. Этим летом, до того как здесь кое-что изменилось, я пытался заняться этим, но цвет фигур получался таким блеклым и холодным, что у меня пропадало всякое желание писать. Как только на них падал яркий свет, они, так сказать, переставали быть живописными.
Знаешь, чего мне очень не хватает? Мне нужно несколько отрезов ткани – коричневой, серой и пр., – чтобы точно передать цвет фона. На рисунке, набросок которого изображен на оборотной стороне листа, стена должна быть белой, с покрытыми серой краской филенками, пол – более темным. Внимание к подобным вещам позволяет точнее изобразить помещение. У меня уже есть несколько вещей для этого, даже всевозможная НАСТОЯЩАЯ одежда. Вчера, например, я приобрел невероятно живописную заштопанную блузу из грубого льна. Я никогда не упускаю из виду подобные вещи: изучая их, получаешь большее удовлетворение от работы с моделями, чем когда оставляешь все на волю случая.
Я
