с автографическими чернилами, можно добиться хорошего результата – и слава Богу, – я буду рад, если это получится, но мне кажется, что работа более широкими, грубыми штрихами, которые выходят, например, при пользовании обычной перьевой ручкой, доставляет больше удовольствия.
Еще кое-что: знаком ли Вам горный мел? В прошлом году я получил от своего брата несколько больших кусков вот такого размера:
Я работал им, но не придавал ему большого значения, а потом забыл о нем вовсе. Но на днях я нашел один такой кусок и был поражен красотой его цвета – черного.
Вчера я использовал его для рисунка: женщины и дети у раздаточного окошка общественной столовой, где продается суп. И должен признать, опыт показался мне очень удачным.
Я накарябал несколько беспорядочных линий, чтобы продемонстрировать диапазон черного цвета.
Вам не кажется, что он очаровательно теплый?
Я тотчас написал брату и попросил его прислать еще подобного мела. Послать Вам кусок, когда мне его доставят? Но если Вы с ним знакомы и можете найти его у себя, то пришлите мне немножко. Ибо я собираюсь использовать его в сочетании с литографским карандашом.
Такое ощущение, словно он вобрал в себя всю жизнь и душу, словно он понимает тебя и даже помогает в работе. Я бы назвал его цыганским мелом.
Благодаря тому что куски довольно большие, мне не нужно использовать держатель. У него цвет вспаханного поля в летний вечер! Я купил бы полмюида, если бы его продавали такими порциями, в чем я, однако, сомневаюсь.
«Album des Vosges» – это довольно старый журнал, но он все еще издается. И он прекрасен. В Вашем списке гравюр на дереве есть отличные экземпляры, в особенности Лансон. У меня есть «Контрабандисты», но нет, например, «Comité d’aide»[158]. Но мне удалось заполучить два экземпляра «Раздачи супа», – возможно, это та же самая гравюра, которая есть в Вашей коллекции, но, может, и нет; еще у меня имеются две «Встречи тряпичников». Итак, они достанутся Вам. Рисунки Ренуара с изображением кошек, свиней и кроликов мне известны, но у меня их нет. В моей коллекции есть «Выступление Гамбетта», а также «Нищие в первый день нового года».
Нашел две прекрасные вещи братьев Регаме: «Больницу для подкидышей в Японии» Ф. Регаме и гравюру Гийома Регаме, повторяющую этюд маслом, на которой изображены военные в белых плащах, держащие под уздцы черных лошадей; она великолепна. Я прочитал краткую биографию обоих братьев. Гийом уже умер, прожив всего 38 лет. В начале своей карьеры он выставлялся с несколькими картинами на военные темы, в духе Беланже. После этого он отдалился от общества и вел жизнь затворника, – похоже, у него была какая-то болезнь, которая очень осложняла ему жизнь. Тем не менее он продолжал работать на протяжении многих лет, после его смерти обнаружилось множество великолепных этюдов, которые начали выставлять и которые при его жизни почти никому не были известны. Отлично, да?
Ф. Регаме очень много путешествует и, как Вы знаете, очень силен в японской тематике. Я в целом разделяю Ваши взгляды на французскую ксилографию; англичане нашли ее душу, подлинный характер, который так же своеобразен, как и сами гравюры, например «Лондонская мусорная свалка» Бакмана и «Спасительная гавань» Уокера. Бетцелю и Лавьелю это знание тоже присуще, но Свайн – настоящий мастер. Однако я нахожу, что гравюры Моллера с произведений Лансона очень оригинальны. Чувствуется душа и в гравюрах, созданных Бетцелем по работам Фейена-Перрена и Лавьелем с картин Милле. Но в остальных случаях от них веет коммерцией, чем-то бездушным.
Вы спрашиваете меня о де Боке. Я уже давно его не навещал, последний раз это было еще до моей болезни. Я заметил, что всякий раз, когда я бывал у него или встречал его где-нибудь, он говорил: «Как-нибудь загляну к тебе» – в такой манере, что мне слышалось: «Не приходи ко мне, пока я сам тебя не навещу, чего не случится». Во всяком случае, я к нему больше не заходил именно потому, что не хотел навязываться. Мне известно, что сейчас он работает над очень большим полотном. Этой зимой я видел несколько его работ менее крупного формата, и они мне очень понравились. С самим де Боком я виделся дважды за последнее время, но не в его мастерской, а на улице: он был в меховом пальто, лайковых перчатках и т. д., словом, произвел на меня впечатление человека, находящегося в весьма благополучных обстоятельствах. И действительно, он, по всеобщему мнению, процветает.
На мой взгляд, у него много прекрасных работ, но в них нет почти ничего, например, от Рёйсдаля, и на Вас они, пожалуй, не произведут неизгладимого впечатления. Я именно поэтому и стремился вновь попасть в его мастерскую: хотел убедиться в том, что его картины действительно так хороши, как мне кажется, потому что сейчас я постоянно в этом сомневаюсь. В прошлом году он произвел на меня не очень благоприятное впечатление: все время рассуждал о Милле – о величии и просторе в его картинах, – даже во время наших прогулок на природе. Однажды мы беседовали об этом в Схевенинской роще, и я сказал ему: «Но, де Бок, неужели Милле, окажись он сейчас здесь, посмотрев на эти облака, эту траву и на эти двадцать семь деревьев, упустил бы из виду вот этого человека в бумазейном костюме, который отложил в сторону лопату и сел на бревно, чтобы поесть и передохнуть?
Или все же эта маленькая деталь пейзажа с сидящим человеком станет тем, на чем он сосредоточит свое внимание? Вряд ли я люблю Милле меньше вашего, – продолжал я, – и то, что вы восхищаетесь Милле, меня очень радует, но не обижайтесь, если я скажу, что у Милле был иной взгляд на вещи, не тот, что вы излагаете мне раз за разом. Милле – это художник, который пишет главным образом людей и делает это чаще кого-либо еще; разумеется, он создавал пейзажи, и они поистине прекрасны, но мне трудно понять, действительно ли вы имеете в виду то, что говорите, если в большинстве случаев замечаете у Милле только то, что описываете».
Одним словом, Раппард, в дружище де Боке, на мой взгляд, больше, например, от БИЛЬДЕРСА, чем от Милле или Рёйсдаля. Хотя я могу ошибаться и, возможно, со временем начну лучше его понимать – ничто не порадовало бы меня так, как это.
Бильдерс мне тоже очень нравится: у него нет ни одной картины, которая не доставила бы мне определенного удовольствия, от них всегда веет свежестью и теплотой. Однако существует более близкий моему сердцу вид искусства, в котором, возможно, меньше цветов и больше терний.
Мне известно, что с Рёйсдалем тоже происходили разные метаморфозы, и лучшие его работы – это, пожалуй, не водопады и величественные лесные пейзажи, а «Волнорез с рыжей водой» и «Куст» в Лувре, картины с изображением мельниц из коллекции ван дер Хоопа, «Беление холстов близ Овервеена» здесь, в Маурицхёйсе, и многие другие сюжеты из повседневной жизни, к которым он обращался в более поздние годы, вероятно под влиянием Рембрандта и Вермеера Дельфтского. Мне бы хотелось, чтобы подобное произошло и с де Боком. Но произойдет ли это? Мне будет обидно за него, если он продолжит уделять больше внимания цветочкам, чем терниям, вот и все.
И хотя наш интерес друг к другу угас сам собой какое-то время назад, серьезных столкновений между нами не было, кроме нескольких споров о Милле и тому подобного. И я ничего не имею против него, вот только пока я не вижу в нем почти ничего от Милле или Рёйсдаля, но много от Бильдерса, причем не от Герарда Бильдерса, а от Бильдерса-старшего. Я не могу просто отмахнуться от этого и не стал бы так много о нем писать, если бы мне было на него наплевать.
Я по-прежнему очень доволен тем, как преобразилась мастерская, особенно потому, что мои эксперименты с различными моделями показали огромную пользу всего этого.
Раньше фигуры в мастерской не отбрасывали тени, так как свет, многократно отражаясь, вновь высвечивал ее. В результате пропадали эффекты, но теперь этот изъян исправлен.
Ни секунды не сомневайтесь в том, что я продолжу заниматься литографией, но у меня было так много расходов и предстоит купить столько необходимых вещей, что
