… Я поднимаю машину в воздух. Мягко шуршит «Ролс-Ройс», несущий меня ввысь. В зеркале вижу, как следом за мной взмывают остальные самолёты, вот мы берём курс на юг, к побережью. Лететь нам совсем немного, Канал совсем близко… Сколько видит глаз- всё забито вражескими кораблями. Небо вокруг нас покрывается чёрными облачками разрывов. На вид они безобидны, даже красивы, но каждое облако- это тучи осколков, несущих смерть для нас и наших самолётов. Слышу короткий вопль в наушниках- задымил и пошёл на снижение наш самый молодой пилот, Джо Гаррисон. Снаряд разорвался прямо под его «Харрикейном» и разнёс в клочья маслорадиатор. Что это?! Толстые огненные трассы прошивают пространство вокруг нас: вражеские истребители! Спасайся, кто может! Рву ручку на себя и одновременно утапливаю педали, мой истребитель начинает беспорядочно вращаться вокруг своей оси и одновременно уходит вверх, это спасает меня от верной смерти: очередь, предназначавшаяся моей плоскости проходит мимо… Бочка. Иммельман. Петля Пегу. Пока мне везёт. Замечаю улыбающееся лицо в промелькнувшем мимо раздутом теле машины с русскими опознавательными знаками. Внутри всё холодеет- весь борт украшен множеством флажков, обозначающих сбитые им самолёты… В наушниках вопли погибающих друзей, горящих заживо в пылающих машинах. От их нечеловеческих криков под плотно облегающим голову шлемофоном шевеляться волосы. Но я не хочу погибать, выжимая из машины всё что можно и нельзя я прижимаюсь к земле и петляя несусь обратно к аэродрому. Удачный камуфляж прячет меня, он сливается с местностью и я пропадаю из поля зрения вражеских истребителей. Вслед мне звучат проклятия погибающих последних лётчиков Королевских военно-воздушных Сил…
Мой «Харрикейн» заходит на посадку. Мне не до тонкостей, не обращая внимания на посадочное «Т» я плюхаюсь и веду машину к ближайшему капониру, сегодня я могу выбирать любой, они все свободны… Винт останавливается, я открываю фонарь кабины и стаскиваю насквозь пропитанный потом подшлемник и сам шлем. Где же механик, мне нужно помочь вылезти из кабины, и кто понесёт парашют? Поднимаю глаза и вижу толстый квадратный решётчатый ствол автомата, смотрящий мне в лицо- русский десантник командует на ломаном английском: Go to the aircraft!(Выйти к самолёту!) С трудом соображаю, что мне приказывают покинуть кабину. Подчиняюсь. Вместе с тем чувствую облегчение, что наконец-то всё закончилось, весь этот ад…
Полковник Всеволод Соколов. Константинополь, 1941
Англия растворяется вдали как мираж. Под крылом самолета Франция. Хотя я уже больше десяти лет в армии и самолеты знаю не понаслышке, но на боевом самолете летаю в первый раз. Впрочем, когда у тебя в кармане лежит предписание "немедленно явится" да за подписью самих Миллера и Шапошникова, то полетишь не то, что на бомбардировщике а и на снаряде артиллерийском, посрамляя незабвенного барона…
Буквально на днях убыл Макс, а теперь настала и моя очередь. Наш корпус, получивший гордое звание «Лондонский», расформирован за ненадобностью. Ну, не расформирован, а переведен в так называемое «кадрированное» состояние, то есть, лишен девяти десятых личного состава, почти всего тяжелого оружия, самолетов и кораблей и готовится к отправке в Россию. За поимку бывших правителей Британии нам дополнительно обломились благодарности от Самого. Честно говоря, первый раз вижу эту странную награду, хотя слышал о ней уже давно. Нам всем раздают плотные глянцевые листы с золотым обрезом, на которых в обрамлении знамен изображен чеканный профиль Верховного Главнокомандующего. Ниже идет текст благодарности, в котором красным выделено имя награжденного. Вначале у нас встал естественный вопрос: как обмывать подобные «награды»? Но, понятное дело, мы нашли способ. Не глупые… Лучше бы мы были дураками…
Утром нас с больными головами строят, зачитывают приказ, в течение суток мы, высунув языки, мечемся, передавая технику, после каждому предписание в запечатанном конверте и — аллюр три креста, к новым местам назначения! Мне достается совершенно безумное направление в Константинополь, в латную дружинную дивизию "Генерал Корнилов". Не знаю, что меня там ждет, но теперь, если не понравится, я всегда могу обратиться к своему задушевному другу, рейхсфюреру СС.
Вот с такими мыслями я лечу на бомбардировщике. В Англии еще идут бои, некоторые части англичан пока сопротивляются, но это жалкие попытки, не идущие ни в какое сравнение с тем, что сейчас творится в Турции и на дальнем юге. Турецкие аскеры отчаянно сопротивляются в районе Анкары, иногда даже переходя в наступление, а арабские и иудейские фанатики упорно дерутся в Палестине и Сирии. На дальнем юге, в джунглях Индокитая остатки японских частей вместе с австралийцами и особо упрямыми китайцами яростно сражаются с нашими наступающими войсками, которые кроме врагов вынуждены бороться еще и с отвратительным климатом тех жутких мест. Так что я не чувствую себя дезертиром, покидающим поле боя ради спокойной жизни в тылу…
Аэродром, на котором мы приземляемся, находится километрах в десяти от Константинополя, и до него мне предстоит добираться на автомобиле. Несмотря на новые ощущения и не слишком удобную позу, мы с Танкистом успеваем задремать в полете. Правда, нам еще повезло, что наш полет происходил на Ме-264, с его просторной кабиной, в которой отыскалось местечко и для нас. На каком-нибудь другом бомбардировщике нас вполне мог ожидать увлекательный перелет в бомбоотсеке. Так что мы еще хорошо устроились.
На прощание летуны поят нас кофе и концентрированным молоком соответственно, и мы, пожелав им удачи и вежливо мурлыкнув соответственно, отправляемся в путь. Нам навстречу движутся тяжело навьюченные верблюды. Водитель поясняет, что эти монгольские подарки здесь куда более распространены, чем автомобили. Снабжение горючим еще не на высоте, а этим кораблям пустыни все нипочем…
Летом Константинополь очень красив. Я никогда еще не был в этом историческом городе, уже, кстати, переименованном в Царьград, и с любопытством верчу головой направо и налево. Вообще люди — гораздо любопытнее кошек. Вон Танкист — тоже здесь впервые, но никак не проявляет своего интереса. А посмотреть есть на что: у Святой Софии уже взорвали уродливые минареты, и теперь над ее наново вызолоченным куполом сияет в голубой синеве неба животворящий крест. Город, очищенный от иудейской и мусульманской мрази, сверкает своей первозданной красотой. С такого расстояния он похож на сахарный дворец, который горит нестерпимым блеском в лучах яркого солнца. От любования этой картиной меня отрывает оклик:
— Эй, брат, слюшай, будь другом, падвезы до Царьграда!
У окликающего сильный кавказский акцент. Любопытство заставляет меня приказать водителю сдать назад и прихватить незнакомца. Вообще-то, меня предупреждали насчет диверсантов, но я мало чего боюсь. Я вооружен, у водителя — ППД, так что случись беда — отпор дать сможем.
Оборачиваюсь. К нашему «кюбельвагену» торопится человек в военной форме навьюченный похлеще верблюда. Огромный чемодан, здоровенный вещмешок, пара бочонков, несколько глиняных фляг… Не доходя метров пяти до автомобиля, ему, наконец, удается разглядеть мои знаки различия. Судя по виду этого молодого кавказца с капитанским погонами, он уже сам не рад, что остановил машину со старшим офицером. Но всем известная кавказская гордость берет свое, и он строевым шагом подходит к машине:
— Разрешите доложить: капитан Айрапетян. Следую в Царьград к новому месту службы! — рубит он и "ест глазами" начальство, то бишь меня.
Теперь понятно, почему он обратился ко мне столь фамильярно. У него петлицы и просветы горного стрелка, а издали они и в самом деле схожи с танковыми. Он молод, но на груди уже теплая компания из «Георгия» и «Николая». Выше пристроился корсомольский значок. Медали за "Первый Кавказ", за "Первую Турцию", за взятие Бухареста и потемневшая «Отвага», видимо первая его боевая награда.
— Полковник Соколов. Садись, соратник, нечего так тянуться. — Я сдвигаю в сторону свои вещи. — Вот этого рыжего героя двигай и присаживайся. Не знал, что здесь и горнострелки стоят…
— Нэдавно, — он осторожно присаживается и робко гладит Танкиста. — Ми суда тры дна как прибылы. Толко я па дарогэ к родственныкам заехал. Атэц сказал — я заехал.
— Не думал, что в Турции еще остались армяне.
— Они нэ осталис — он улыбается широкой, хорошей улыбкой, — они приехалы! Тетя моя, с мужем и сэмьей. Вот ездил, смотрел, чтобы им харощий дом далы.
— Ну, тогда понятно, чего мой Танкист возле твоего мешка трется, — смеюсь я. — Небось, харчи домашние везешь?
— Ва! — он хлопает себя по бедрам. — Савсем глюпый стал! Гаспадын полковник, может, Ви кушать хотите? Сейчас… — он начинает развязывать мешок.
Я еле-еле успеваю его остановить. Кавказские щедрость и гостеприимство тоже славятся по всему миру…
