бабушки был куда сильнее. Даже при том, что заранее было ясно, к чему идет дело, все равно, момент, когда чьи-то ножницы откромсали ещё один кусок моих любимых декораций, отметился у меня в голове основательно. Правда, не добил до конца, потому что рядом оставался ещё один дорогой и близкий человек.
Нужно было готовиться к неизбежному, и я пытался. Убеждал себя, что мир не рухнет, что выкручусь, выкарабкаюсь, справлюсь, куда денусь. Наверное, даже убедил. Только в одно светлое солнечное утро стало понятно: все закончилось. Не осталось ни единой причины шуршать, шевелиться и просто двигаться.
Да, они должны находиться и найтись внутри, причины эти. Так говорят старые мудрые люди. Но когда самому до старости, а тем паче, до мудрости ещё шагать и шагать…
– Жертв и разрушений нет.
Это потому что лично я плохо старался. А искушение было, и ещё какое. Настучать обоим по первое и последнее число.
Вы ведь едва не отняли у меня то, ради чего снова захотелось жить дальше. На настоящий момент, по крайней мере. Даже понимая, что все способно повториться снова и снова, может быть, в куда лучшем воплощении, начинать сначала? Нет уж. Мне нравится уже существующее и имеющееся. Пусть оно большую часть времени оказывается утомительным и отнюдь не слегка оскорбительным, но и удивительным бывает тоже. Чаще, чем можно мечтать и надеяться.
Так что, буду штопать этот мир, сколько смогу. А потом ещё столько же.
– Да сготовлю я что-нибудь, Лерыч, не переживай.
– Конечно, сготовишь. Больше все равно некому.
На крайний случай, правда, можно того же Лелика припахать. Кухарничать он любит, и подопечные его вроде не жалуются на кормежку. Или квартирмейстера попросить о временном совмещении обязанностей. Не думаю, что Гриша будет против поделиться рабочей силой. Кроме того, без четырех лап дизайнера интерьера мне так и так не обойтись: нужно же где-то принимать гостью.
– Значит, зла не держишь?
Вот чего не надо делать, так это пытаться заглядывать мне в глаза. Потому что меня от смены фокуса реально крутит. То туда, то сюда. Тем более, расплывающиеся линии не позволяют точно понять, какую именно рожу корчит в данный момент мой лохматый…
Хм. Вот эта здесь явно лишняя. Линия. И эта тоже. И ещё пара-тройка их соседок. В материальном воплощении они, наверное, должны выглядеть царапинами, а в рентгеновских лучах– просто борозды, нарушающие цельность светящейся паутины внутренних Васиных проводов.
– Чем задело?
– Ась?
– Откуда у тебя это?– я провел пальцами по щеке. Своей, конечно.
– Да, порезался, когда брился.
Дело даже не в том, что он соврал, глазом не моргнув: любимое занятие, все-таки. Но сам факт…
Вася ведь всегда успешно избегает повреждений. В смысле, слишком ловок для того, чтобы получить примитивный синяк, не говоря уже о порезе. Уж я-то знаю, видел этого приключенца, в чем мать родила. И на всем протяжении его голой кожи не было ни единого, скажем так, изъяна. Никаких особых примет. Словно он нарочно с самого раннего детства только и делал, что уклонялся от всего подряд. А тут вдруг и не успел? Не верю.
– Рука дрогнула?
– Вроде того.
И ещё странность: если бы я трясся так над собственной шкурой, то явно был бы сейчас не в духе, а Вася, похоже, вполне доволен жизнью. Почти счастлив.
– Может, залечить нужно? Аптечек здесь вроде всяких вдоволь, так ты бы…
– Само заживет. Не к спеху.
Да и по тону можно подумать, что это не досадная бытовая травма, а чуть ли не награда. Знак отличия, ага. Исходя из заезженного принципа: шрамы украшают мужчину. Только лично я очень сильно сомневаюсь насчет правдивости этой фразы. Потому что имею сомнительное удовольствие наблюдать себя в зеркале. Позже, когда волосы отрастут, наверное, вид станет вполне приемлемым, но пока что…
– Лучше не трогай.
– М?
– Шов не береди. Он вряд ли разойдется, но береженого, сам знаешь.
Хотя, волосы волосами, а со лба шрам все равно никуда не денется. И челка тут не особо поможет, потому что спускается он под бровь, к самому глазу. Который теперь, наверное, до конца жизни будет казаться прищуренным, от чего нормальный человек наверняка заимел бы вид загадочный и глубокомысленный, а я выгляжу покалеченным придурком.
– Варс.
– Чегось?
– А как тут у вас с пластикой?
– С чем?
– Ну, природу свою правите? Тут подрезать, там нарастить. Для эстетики и косметики.
– Членовредительство подсудно и наказуемо.
– Это когда насильственно. А если по собственному желанию?
– Если желание, то да, тогда сразу к врачу. Чтобы мозги вправил, пока не поздно.
– Да причем тут…
– С чем пришел в мир, с тем и уходишь. Правило такое. Вроде из древних времен вырастает. У вас оно тоже давно должно быть.
– У нас… Ну да, есть. Только болше к моральным категориям относится, а над телом обычно изгаляются, кто во что горазд.
Кажется, на меня посмотрели с сожалением.
– Нет, если губы и грудь качают, конечно, часто форменное преступление получается, согласен. Но если травма, рубцы опять же, разве плохо их подправить и сгладить? И окружающим приятнее, и тебе самому.
– Следы когда путают? Когда убегают. А бегут обычно те, кто трусит.
Намек понял. Только от понимания легче не стало.
Маловероятно, что я в скором времени повстречаюсь с мышкой, но даже год спустя уродливая отметина вряд ли куда-то денется с моей головы. Честно говоря, представлял себе здешнюю бытовуху иначе. Прогресс, наука, технологии опять же. И такая мелочь, как регенерация тканей, должна вообще быть привычным повседневным…
А вот фиг, оказывается.
Всем подряд они занимаются через этот свой контур. Сами себе врачи в девяноста процентах случаев. Когда не могут справиться, да, специалистов вызывают, вроде Миши и Бори, но только для тонкой настройки все тех же, врожденных подручных средств. Вон, хоть того же Васю взять: полная и завидная автономность практически в любой ситуации.
– Я бы лучше убежал.
– От чего?
– От…
А с другой стороны если глянуть? Что мне мешало сидеть и ждать нормального исхода событий? Уже понятно, не тронул бы меня никто, да и тогда опасности не ощущалось. В конце концов, о насильственном уходе из жизни комендантши сами завели разговор, значит, всего и требовалось, что…
Не получилось. И по той же самой причине, которую я осознал только сейчас.
Эгоизм чистейшей воды, ага.
Моё. Не отдам.
– Серьезно, Лерыч?
– Чего?
– Тебя это напрягает?
Ага, как мне, так трогать нельзя, а как ему– можно щелкать пальцами прямо по рубцу?
– Больно, кстати.
– И хорошо. Значит, живой.
