– Никак нет, Яков Кириллович! – отрапортовал Шугаев, вскидывая руку к фуражке. Вот это да! Эк он с ней: на ты, родная – с ней, с буржуйкой такой, прямо страшно, – но ведь за рубежом-то они все – буржуи? А она – графиня, но всё равно же наша, за нас, за блок коммунистов и беспартийных, за товарища Сталина, за Советский Союз – потому что – Яков Кириллович? Толстой – красный граф, а она – красная графиня? Шугаев чувствовал, что запутывается уже совершенно бесповоротно. – Я… Это… То есть… Очень приятно. Ра… Рахиль Вениаминовна.
– Нам тоже, – невозмутимо кивнул Гурьев. – Вам доложили о визите?
– Так точно. Так я же… вы же курируете, Яков Кириллович.
Это немыслимо, подумала Рэйчел. Этот мужчина творит всё, что хочет. Даже здесь!
– И что вы тут делаете, Анатолий? Я же вам объяснял, вы не мальчик и не должны ни за кем бегать. К вам все придут, и вы со всеми вежливо и уважительно побеседуете.
– Так ведь товарищ Зильбер, – засмущался Шугаев. – Пожилой человек, неудобно. И товарищ Крупнер… А там эта, как её, – молитва, в общем. Ничего, я подожду. И чего молятся? Бога-то нет, это ж – совершенно понятное дело, – он снова посмотрел на улыбающуюся царицу небесную, и решил: надо непременно уточнить у Якова Кирилловича этот важный вопрос. – Да, пускай. Ваши же люди, Яков Кириллович. Что ж я, зверь какой?!
– Ничего, ничего, – приободрил его Гурьев. – Вы, разумеется, не зверь, Анатолий. Вы – государственный человек, и дела у вас – государственные. И товарищ Зильбер, и товарищ Крупнер прекрасно всё понимают. А возраст – это ничего. Иногда полезно даже пожилому человеку прогуляться. Вы квартиру для бесед присмотрели, как я вам говорил?
– Так точно, присмотрел, Яков Кириллович. Уже оборудовано всё, как вы инструктировали.
– Вот и отлично. А то, если все начнут в управление туда-сюда шастать, действительно получится неудобно. Я передам Ицхоку Абрамовичу, что вы хотели его видеть, он вам позвонит. Договорились?
– Так точно! Разрешите идти?
– Да что я вам, генеральный комиссар госбезопасности?! Мы с вами боевые товарищи, а не так точно извольте доложить. Тем более, я – можно сказать, в отпуске по личным обстоятельствам. Как там Людмила Архиповна? Всё штатно?
– Ага, – вздохнул Шугаев и покраснел. И опять посмотрел на Рэйчел: – Доктор сказал – в госпиталь, на это, как его, сохранение. Недели две, говорит. Может, даже меньше.
– Ну, вот. А вы – бегаете, – нахмурился Гурьев. – Идите лучше, с ней посидите лишний часик. Это очень важно. А с товарищами успеете побеседовать. Всё, всё. Идите.
– Есть, – козырнул Шугаев. – Есть посидеть. До свидания, Ра… Рахиль Вениаминовна.
– До свидания, Анатолий Варламович, – Рэйчел снова протянула ему ладонь. – Наверное, ваша жена ужасно вами гордится: такой молодой, и уже – орденоносец. Это, кажется, «Красная Звезда»? За тех самых негодяев?
Во, решил Шугаев, точно – она. Царица небесная. Всё знает. Даже ордена знает, как называются. Ну, Яков Кириллович…
– Так точно, – смущённо подтвердил он, пожимая её руку. – Скажете тоже – гордится. Обыкновенное дело, работа у нас такая. Это всё Яков Кириллович.
– Я знаю, знаю, – кивнула Рэйчел. – Вы, Анатолий Варламович, не бегите исполнять приказание, а зайдите на рынок и купите немного фруктов. Тут ведь есть рынок? И фрукты?
– А как же, – почему-то с гордостью, непонятной себе самому, сказал Шугаев. – Есть. Не хуже, чем у людей. Частнособственнические инстинкты, конечно. Но государство же не может везде успеть, да и не нужно этого, другие задачи есть, поважнее. Так ведь, Яков Кириллович?
– Совершенно верно, Анатолий, именно так. Вижу, вы внимательно меня слушаете, это радует. Ну, всего хорошего, – он тоже пожал Шугаеву руку и, проводив взглядом ладную коренастую фигуру старшего лейтенанта, повернулся к Рэйчел. Глаза его смеялись, хотя лицо оставалось серьёзным: – Ты что-то хотела спросить?
– Какой милый, чистый, наивный мальчик, – вздохнула Рэйчел. – А почему они все так на меня смотрят?!
– Они просто знают, что ты – моя Рэйчел.
– Тогда – пускай, – милостиво разрешила она.
И, взяв Гурьева обеими руками за локоть, прижалась щекой к его плечу.
* * *
Дети вернулись засветло – всё-таки дисциплинку понимают, что одна, что другой, с почти садистским удовольствием подумал Гурьев, глядя на Дашу с Андреем. Прозрачные от счастья, с перевёрнутыми внутрь глазами они, казалось, напрочь забыли, что руки существуют ещё для чего-нибудь, кроме того, чтобы держаться ими друг за друга. Тихо поздоровавшись, дети безразлично поковырялись в тарелках, чем, кажется, обидели чуть не до слёз Веру, которая ради таких гостей просто сама себя превзошла, тихо встали, тихо пробормотали хором «спасибо», снова соединили разомкнутые руки и тихо ушли – встали на балконе, опоясывающем весь второй этаж огромного дома-дворца, выстроенного с фантастической скоростью внутри крепости, почти пока нежилого – четыре комнаты из ста шестнадцати занимали Чердынцевы, одну – Тимирёва, а две, в противоположном крыле – Гурьев, под спальню и кабинет. Встали – и остальной мир для них выключился, прекратил своё существование.
– Первую девочку я у них заберу, – заявила Рэйчел, проводив глазами детей и убедившись, что они её не слышат. – Первую девочку – мне.
– Это ещё зачем?! – подозрительно уставился на неё Гурьев.
– Старшему Виндзору.
– Ну, не знаю, не знаю, – Гурьев с сомнением покачал головой. – Если это будет второе дивушко, не завидую я вам – ни тебе, ни Виндзору. Да и Виндзор ещё неизвестно, что получится за фрукт – может, заартачится.
– Кто заартачится?! – изумилась Рэйчел. – Виндзор? Заартачится?! У меня?!?
Чердынцев, который до этого всю дорогу корчился, краснел, подкашливал и чесал нос, с грохотом выскочил из-за стола и куда-то умчался.
– Миша! – укоризненно воскликнула Вера ему вслед и всплеснула руками, умоляюще поглядев на Гурьева и Рэйчел: – Ну, что ж такое… Хуже маленького.
– Ничего, Веруша, ничего, – философски заметил Гурьев. – Это, можно сказать, типичная отцовская реакция. Посмотришь, что будет, когда Катя заневестится. Тут хоть будущий зять, в общем, самым строгим критериям соответствует. Иди, адмиральша, вправляй своему адмиралу мозги на место. Это ещё только начало. Справишься?
– Справлюсь, Яшенька, – улыбнулась Вера и тоже поднялась.
Он посмотрел на Рэйчел и тоже улыбнулся. Скоро, совсем скоро, подумал он. Я и она. И никого больше.
* * *
Когда пламя, гудевшее в них обоих, – столько лет, столько лет, – нет, не погасло, он уже знал, что оно не погаснет, наверное, вообще никогда, ни в жизни, ни после жизни, – чуть-чуть поутихло, сделавшись из обжигающего – ровно горячим, – Гурьев, обернув вокруг бёдер полотенце, встал у окна, узкого, похожего на бойницу, придававшему комнате облик покоев средневекового замка. Достал папиросу, но курить не стал, – медленно проворачивал её между пальцев, вдыхая запах ароматного табака, и смотрел на спящую Рэйчел. Она пошевелилась, подтянув к себе простыню, и вдруг тихо спросила:
– Ты уверен? Уверен, что всё получится?
– Нет, – так же тихо ответил он, с грустью подумав – я так заморозил себя, что разучился чувствовать, спит она, родная моя девочка, или просто ровненько дышит. – Нет, родная, я ни в чём не уверен. Но и отступать мы не можем – вперёд, только вперёд.
– О, Джейк. О, Джейк, о, мой Боже, мой Боже, какая война, какая же страшная это война… А дети?!
– Дети как дети, – он усмехнулся и повторил: – Дети как дети.
– Я больше не могу, Джейк. Я хочу ребёнка – мне уже тридцать три…
– Ещё нет «трёх», только «два». После войны. Я обещаю: здесь и сейчас, обещаю – после войны. И никаких «если».
– Даёшь мне слово? Твоё слово?
– Да.
– Дай мне слово, что все останутся живы.
– Нет. Такого слова я дать тебе не могу. Могу лишь пообещать – я постараюсь.
– Когда мы едем?
– Дней через десять. Пусть дети хотя бы немного придут в себя.
– Не могу поверить, будто ты этого не предвидел, – Рэйчел улыбнулась и приподнялась на локте, чтобы было удобнее смотреть на него. Как сильно он изменился за эти пять с половиной лет, промелькнуло у неё в голове. Постарел? Нет, нет – разве можно сказать такое, – о мужчине, которому только что исполнилось тридцать?! Нет. Это что-то другое. Мы станем сталью и бронёй, чтоб нашу боль переупрямить, – вот что это такое. Стихи?! Боже мой, да откуда же это?! – Предвидел?
– Разве можно такое предвидеть?! О таком можно только мечтать. Я и мечтал – с той самой минуты, как увидел эту девочку, Рэйчел.
– Джейк…
– Что?
– Я смотрела на Верочку – и думала: Боже мой. Сколько женщин на этой земле молятся на тебя. Как она. Как я…
– Прости. Я не могу по-другому.
– Я знаю, Джейк. Я совсем не ревную. Ничуть, совершенно. Я просто не нахожу слов – как передать тебе, что я чувствую?!
– Я знаю, что ты чувствуешь, Рэйчел, – он отшвырнул папиросу и шагнул к ней. – Я знаю, я знаю, родная моя, я всё знаю. Я люблю тебя, Рэйчел. Нигде, никого, никогда, – помнишь?!
