Смешно, но моя отставка сопровождалась таким же казусом, какой случился перед моим назначением. Кандидат на мое место был уже найден — из молодых латышских прозаиков. Вообще, тогда шла повальная замена редакторов молодыми, поскольку власть в Союзе писателей Латвии теперь принадлежала им. Однако накануне моего ухода кандидат проштрафился перед ЦК (на сей раз речь шла не о выпивке, а о какой-то, по тогдашним меркам, неприемлемой статье, опубликованной в газете). Стали срочно искать замену. Эту роль сыграл тот самый русский коллега, чье мнение о журнале недавно вдруг изменилось на противоположное. Надо полагать, власть оценила его самоотверженную готовность…
Вот так завершилась история с моим последним штатным местом.
С той поры я занимаюсь только своими книгами.
Однако еще совсем недавно я, как старая цирковая лошадь, заслышав марш, начинал приплясывать и принимал предложения — как потом оказывалось, ничем не подкрепленные.
Но все это происходило уже в Москве.
Антропозой
Я вернулся сюда — к своим истокам — официально в 1990 году, когда еще можно было без особого труда поменять жилье в Риге на московское. Последнее время, находясь там, я четко ощущал, в каком направлении идут дела. Это меня и радовало, и огорчало. Радовало, потому что я всегда считал, что с прибалтийскими странами в конце 30-х годов поступили несправедливо. Огорчало, потому что, зная этих людей, я не сомневался в том, что они, отделившись, почувствуют себя вернувшимися в 1939 год, словно последующей половины века вовсе и не существовало. И будут вести себя соответственно, руководствуясь эмоциями, а не политическими идеями. Так оно и случилось.
Вскоре после возвращения я закончил повесть, названную «И всяческая суета». Как и более ранним моим повестям такого объема, «Суете» не повезло. Я писал ее по принципу «Здесь и сейчас», фантастический сюжет накладывался на фон горбачевской перестройки. Работал с удовольствием. Закончив, предложил «Уральскому следопыту», а также очередному фантастическому журналу, который только-только организовался в Москве; сейчас даже не помню его названия. Прошло время, жизнь стремительно менялась, кооперативы, о которых шла речь в повести, превратились в фирмы, в акционерные общества, а мой текст все ждал решения своей судьбы. Наконец Виталий Бугров написал мне, что у них повесть не пойдет, что же касается московского журнала, то он так и не состоялся — мне просто забыли об этом сообщить. Я огорчился, но время повести, казалось, безвозвратно ушло, и я спрятал ее подальше в стол, все же радуясь тому, что написал ее.
Я вот сказал: время повести. Давно уже пришел к выводу, что у каждой книги есть свое время — конкретное, когда ты можешь сделать ее наилучшим образом. Да, замысел может вынашиваться годами; но чаще всего бывает так (у меня, во всяком случае), что замысел вдруг вспыхивает в голове и кажется ярким, глубоким, интересным… Тут бы и броситься за стол и начать работу; но в это время работаешь над совсем другой вещью, или же есть какие-то срочные и важные дела… Так что замысел лишь бегло записывается и начинает ждать своего часа. Проходит время, и наконец возникает возможность реализовать этот замысел; возвращаешься к нему, читаешь записанное, вспоминаешь — и не можешь понять: да что такого я в нем нашел? Скучно, мелко… И записанное летит в корзину. Иногда работа все же начинается, и лишь написав десятки страниц, вдруг осознаешь: мне не интересно делать это и вряд ли кому-нибудь будет интересно читать. И написанное идет в архив. У меня в столе лежат сейчас, самое малое, три таких начатых и брошенных романа.
Однако это совершенно не значит, что замысел и в самом деле был плох. Был хорош — в свое время. Но оно прошло; успел измениться автор, изменился мир. А замысел остался, естественно, прежним, никаких превращений не произошло. Начни я писать тогда, когда он возник, книга получилась бы. А фактически за него взялся уже другой автор.
Хотя бывает и так: проходит еще время — и замысел снова оживает. Он сам жил какой-то своей внутренней жизнью и на каком-то новом повороте снова просится на бумагу — или на винчестер, если угодно.
Нечто подобное произошло и не с замыслом уже, но с готовой повестью, о которой я сказал выше. Прошло три года с лишним, и я вдруг понял, что повесть, перестав быть современной, не умерла, но перешла в другой разряд: стала как бы исторической, поскольку многие характерные черты того времени были в ней запечатлены и сохранились, сатирическая же и публицистическая составляющие замысла не устарели. Я решил, что можно снова предлагать ее. В московском издательском мире я был, в общем, человеком посторонним — связей, знакомств у меня не возникло, и я понимал, что войти в него будет делом нелегким. Хорошо, что это мнение оказалось в немалой мере ошибочным. Уже появились частные издательства, заинтересованные в фантастике. Начинали они, как правило, с переводов, но достаточно быстро пришли к выводу, что можно издавать и отечественную фантастику. К счастью, не повторилась ситуация, создавшаяся в кинематографе, где Голливуду удалось придушить российское кино если и не до смерти, то, во всяком случае, до серьезного расстройства здоровья. Читатель оказался большим патриотом, чем зритель. И это дало новые возможности многим, в том числе и мне.
Неожиданно для самого себя я получил из Нижнего Новгорода от издательства «Флокс» приглашение приехать для переговоров и принял его, не задумываясь: финансовое положение мое тогда было критическим. Договорились о переиздании «Сторожа…» и «Тогда придите…», я же пообещал написать третий роман этого цикла. Обещание выполнил. А поскольку для нужного объема следовало дать еще что-то, предложил им «на подверстку» две повести — в том числе и «Суету». Она вошла в получившийся четырехтомник.
«Флокс» был фирмой многопрофильной, издательская деятельность для него являлась далеко не основной и довольно скоро прекратилась. Но успело возникнуть другое издательство, «Параллель», которое выпустило мою книгу «Восточный конвой», составленную из двух повестей: написанной раньше (и вышедшей даже отдельной книжкой в Москве) «Ночь черного хрусталя» и второй, давшей название всей книге. Еще до того я сдал рукопись второй повести в издательство ЭКСМО, тоже обратившееся к русской фантастике. Оттуда буквально на следующий день после заключения договора с «Параллелью» мне позвонили, сказали, что повесть возьмут. В соглашении с «Параллелью» не было оговорено, что они приобретают копирайт на какой-то срок, и ЭКСМО сочло, что имеет полное право использовать этот текст. Они издали книгу даже раньше, чем нижегородцы, хотя у последних была хорошая фора.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
