Ну, или попытаться хотя бы.
— А давай насчет желания как-нибудь в другой раз поговорим?
Улыбка, что прячется в уголках его губ, мягкая ирония на дне огненного взгляда… он видит насквозь все мои уловки и мое волнение.
— Ледышка, я же обещал тебе не просить «чего-то слишком». Что же ты трясешься вся, как лист?
Молчу. Что тут сказать? Что рядом с ним я, как этот лист, боюсь сорваться с ветки и сойти с ума, поддавшись полету ветра? Так, чтобы забыть обо всем, чтобы небо с землей поменялись местами, чтобы поверить на мгновение, что ты никогда-никогда не упадешь и будешь вечно парить над вершинами деревьев в объятьях беспокойной стихии… Но листья рано или поздно падают вниз.
Вздыхает.
— Ледышка, мне просто не нравится, в каком ты состоянии. Бледная, хмуришься, кусаешь губы… и все время думаешь о чем-то. Так нельзя.
— Нельзя думать? Прости, я не умею по-другому, — пытаюсь улыбнуться.
Качает головой.
— Нельзя выходить на битву, когда в голове — сумятица. А что-то мне подсказывает, Ледышка, что наша битва еще только в самом разгаре. Воин, который слишком много думает, прежде чем направить меч, — погибает первым. Так что смирись — сейчас будет очередной пересказ урока моего старого учителя. Я был не очень уверенным в себе подростком, когда он мне его преподал.
Закатываю глаза, чтоб показать, что я думаю о бесконечных уроках и нравоучениях, которых и так было многовато в моей жизни… но любопытство уже грызет, и я вся внимание.
— Слишком много мыслей в голове убивают способность жить! Ты постоянно повторяешь события прошлого. Ты прокручиваешь раз за разом свои ошибки, проживаешь одни и те же разговоры и представляешь, что ответил бы обидчикам. Потом начинаешь тревожиться о будущем — о том, что еще не случилось, о том, что может быть, не случится вообще никогда или случится совершенно по-другому… но в своей голове ты уже это прожил, не дожидаясь. И вот… между прошлым и будущим, которые разрывают тебя на части и наполняют туманом мозги, ты совершенно теряешь настоящее. Быстротечные мгновения жизни, мгновения, которые никогда не повторяются, мгновения, в которых ты находишься здесь и сейчас пробегают мимо, уходят безвозвратно, пока ты заблудился в лабиринте тревог. И знаешь, что?
— Что? — спросила я тихо, завороженная звуками его голоса.
— Единственный способ начать по-настоящему жить — это разом выбросить из головы все мысли. Просто взять, и вымести их, как ненужный мусор.
— Не всем же охота ходить пустоголовыми… — проворчала я.
Улыбка на его губах больше не пряталась.
— Для умных мыслей будет свое время… как-нибудь потом. А сейчас — я хочу, чтобы ты не думала, а чувствовала! Остановилась в нашем здесь и сейчас, Маэлин. Потому что в прошлом… в прошлом еще не было нас. А будущее наверняка готовит достаточно подлянок, которые мы даже предположить еще не можем. О, Маэлин, поверь мне — у судьбы намно-о-ого более изощренная фантазия, чем у человека! Так что бесполезно тревожиться и гадать — мы с тобой все трудности преодолеем и все стены пробьем, но только, когда будем видеть их перед глазами, когда будем точно знать высоту этих стен, и как высоко надо прыгать. А сейчас…
— Дай угадаю. Желание?
Мой взгляд скользнул с его губ выше, прошел по лицу, по темной тени ресниц, утонул в расплавленной радужке — там, где уже клубились огненные вихри… и почему-то идея с желанием уже не показалась мне такой безумной.
— Да. Желание. И чтобы трусливой Ледышке проще было решиться, давай опять установим правила.
Он взял один из стульев и двинул к стене. Уселся на него, оседлав как лошадь, руки с закатанными до локтей рукавами светлой рубашки небрежно положил на спинку. В низко распахнутом вороте виднелись языки черного пламени — оно словно стремилось выбраться наружу, прожечь и обратить в пепел тонкую ткань, по нелепой причуде хозяина скрывшую его декорацией мнимой цивилизованности. Но она была там — дикая стихия, варварский, непокорный огонь, и было бы величайшей неосторожностью с моей стороны об этом забывать.
— Вот смотри, Маэлин. Я сижу здесь, и даже близко к тебе не подхожу. На этот раз. Дверь — вон там. Ну, или Тушкана своего можешь в любой момент позвать — я и пальцем не пошевелю, чтобы тебя удержать, если захочешь уйти.
От такого вступления у меня кровь прилила к щекам, и я почувствовала, как стремительно краснею. Что он еще придумал — этот огненный маг с его неуемной фантазией?!
И почему я стою, не шевелясь, и безропотно жду, что он скажет дальше — словно язык проглотила?..
— А ты лезь вон туда. Прямо ногами.
Морвин кивает на второй стул, по-прежнему стоящий посреди комнаты.
— Ты с ума сошел, да? — спрашиваю обреченно.
— Возможно! — не собирается отнекиваться он.
И замолкает. Просто ждет, прожигая пристальным взглядом.
А я… отсчитываю три удара сердца, скидываю туфли и лезу на проклятый стул. Такая же сумасшедшая.
Сидение покачивается под моими ногами разок — так что, учитывая, в каком смятении я нахожусь, есть риск свалиться кубарем и пробить себе глупую башку. Инстинкт самосохранения вопит, что это далеко не самая большая угроза сейчас, но я игнорирую его вопли. Только вцепляюсь одной рукой в спинку стула позади себя и пытаюсь успокоить дыхание, от которого грудь ходуном ходит под корсажем.
Наконец, нахожу баланс и поймав равновесие, замираю. Жду, что будет дальше. Волоски дыбом по всей руке. Колени слабеют, и я очень надеюсь, что Морвин сейчас все-таки скажет уже, чего он от меня хочет, потому что воображение услужливо начинает подбрасывать собственные варианты, и я очень радуюсь, что мой мужчина — огненный маг, а не менталист, способный читать мысли.
— Эмма, ты же знаешь, что мне категорически не нравится одежда вашего мира? Я считаю ее преступлением против женской красоты.
— Только попробуй сказать… — угрожающе начинаю я, но он перебивает:
— Ножки! Я всего лишь хочу увидеть твои ножки, Маэлин. Учитывая, что ты должна мне желание, очень благородно с моей стороны захотеть такую малость, не правда ли?
Пару секунд мы просто смотрим друг другу в глаза.
Малость. Скажет тоже! Да если б моя бабушка только услышала, пришлось бы нюхательные соли уже тащить. Чтобы девушка позволила себе такое!.. На уроках этикета старая графиня Винтерстоун вбивала нам с Джен в голову намертво, что джентльмен не должен увидеть даже щиколотку благородной леди! Это же стыд и позор… но если я попробую возразить, Морвин скажет, что он-то не джентльмен. А вернее всего, даже не поймет, что это за зверь такой.
— Маэлин, я жду, — поторопил меня мой варвар. — И если хочешь знать, я вообще не понимаю, что такого страшного в моей просьбе. В нашем мире женщины спокойно ходят в юбках длиной до колен. И даже выше. И никто из них не умирает от разрыва сердца! От разрыва сердца иногда умирают мужчины, если ножки хорошенькие, но это уже другой разговор. У меня-то сердце крепкое, не беспокойся. Надеюсь, выдержка тоже — но в крайнем случае, ты же помнишь про дверь, да?
Это можно было бы принять за шутку чтобы разрядить напряженную атмосферу, если б он не говорил это таким серьезным голосом с неожиданной хрипотцой, которая прокатилась по моей коже почти до боли чувствительным касанием.
И тогда я, наконец, решилась. Я ведь и правда должна ему желание.
Отпустила спинку стула, за которую цеплялась, как за спасательный круг.
Слегка наклонилась вперед… из остатков прически выбился кудрявый непослушный локон, качнулся от моего дыхания.
Робко взялась за ткань платья. Подушечки пальцев с обостренной чувствительностью ощутили каждую деталь микроскопического рельефа на переплетении нитей.
Вздрогнула, когда увидела, как напряглись мышцы на шее Морвина, как плотно сомкнулась линия губ, как взгляд метнулся к моим ногам в ожидании — так тигр провожает глазами каждый прыжок лани, каменным изваянием застывая в засаде.
— Но я… сама решу, как высоко поднимать.
