Вероятно, Волохов был прав. Вероятно, они годились на то, чтобы всегда быть против, но не на то, чтобы хоть изредка предлагать позитив. Все их ценности были предназначены только для них, единственных, избранных. Другим они не годились.
Она торопилась в штаб, ей страшно было среди сырой ночной России с темно-синим небом, сырой травой, недавно отшумевшим дождем; ей все казалось, что вот сейчас она провалится в болото – и никто не хватится. В штабе горел свет, топилась печь, издали пахло уютным березовым дымом. Женька вошла и села к столу. Ее томили всяческие дурные предчувствия.
За столом сидел очкастый подполковник, известный всем под кличкой Гурион – из бывших нелегалов, загодя готовивших вторжение; теперь он был крупная шишка, но контрразведка избегала выдавать имена и звания своих. Фактом оставалось то, что у очкастого откуда-то были серьезные полномочия. Он присутствовал на советах, сообщал, надо признать, ценные сведения о рельефе и численности населения встречных деревень, бесцеремонно прерывал Эверштейна, когда тот заносился в мечтаниях, – словом, вел себя по-хозяйски. Женька не знала, кто за ним стоит и что ему в действительности можно. Иногда он казался ей уютным и надежным, но чаще – хитрым и опасным; его маленькие белесые глазки из-под очков глядели на нее, прямо скажем, без любви и даже без вожделения. Кажется, он не принимал ее всерьез. Женька машинально выпрямилась и проверила верхнюю пуговицу гимнастерки: под его взглядом ей всегда хотелось подобраться, и она ненавидела себя за это. Гурион был чужой, это она чувствовала отлично. В нем не было ничего хазарского – лысый, круглый, весь белесый, идеальный для нелегальной работы здесь; таким, вероятно, и следует быть настоящему разведчику – чужой всем, в том числе своим. Женька охотней поверила бы, что он варяжский нелегал в хазарском стане.
– Прогулялись? – спросил он, как показалось ей, со скрытым ехидством.
– Да, гуляю. Сна ни в одном глазу. – В армии Каганата, в отличие от варяжской, не было всех этих штучек с так называемой «воинской вежливостью»: капитан вроде нее мог разговаривать с высшим офицерством запросто.
– Дело, дело. Мне вот тоже не спится. Литературку почитываю. – Он показал ей обложку сборника афанасьевских сказок.
– Не скучно?
– Что вы, удивительное чтение. Ничего не знаю откровеннее местных сказок. Вы хоть в детстве-то читали их?
– Читала, но не любила. Мне Толкиен больше нравился.
– Отравленное поколение. Я бы вам хоть как комиссару посоветовал ознакомиться – вы же гораздо лучше будете понимать, с кем имеете дело. Безнадежный народец, скажу вам.
– Ну, это не народец безнадежный. Это условия такие. Варяжская оккупация сковала инициативу, а мы разбудим.
– Да? И много уже разбудили?
– Порядочно, – сухо сказала она. – Люди хотят работать. Верят, что результаты их труда теперь не будут от них отчуждаться. Кстати, вы лучше меня должны знать, что сказки Афанасьева – грубейшая фальшивка.
– В самом деле? – Гурион, казалось, заинтересовался. – Кто же ее изготовил?
– Афанасьев, как вам известно, работал по личному поручению царя и организовывал все экспедиции на деньги варяжского правительства. Подлинный хазарский фольклор был под строжайшим запретом. И в этих настоящих сказках – если вы их читали – главными чертами героев выступает как раз инициативность и ненависть к угнетателям. К попам, к военачальникам…
– Как же, как же. «Русские заветные сказки». Вы это имеете в виду?
– И это тоже, хотя Афанасьев записал только самую непристойную их часть. Прочее опубликовано только в Каганате.
– А, ну да. Это я читал, конечно. «Хазарские сказания». Женя, вы меня простите за вопрос, – он снял очки и, не глядя на нее, стал протирать их, – вы давно в ЖД?
– С шестнадцати лет.
– И вы что же, действительно полагаете, что мы с вами и есть истинное население данной страны?
– Никогда не сомневалась в этом. Я тут родилась. – Она не понимала, к чему он ведет, и демонстрировала весь набор правоверных убеждений, обязательных для комиссара.
– Дело, дело, – повторил Гурион любимое бессмысленное выражение. – Я вас на твердокаменность не проверяю, не подумайте. Просто есть такая чрезвычайно распространенная ересь. И я отлично знаю, где ее корни. Ересь эта сводится к тому, что варяги и хазары – в равной степени угнетатели. А здесь якобы живет прекрасный народ, которому что наша цивилизация, что варяжская – в равной степени враждебное, чуждое угнетение. Слыхали?
– Слыхала.
– От кого? – цепко спросил Гурион.
– Ну, это не новое учение, – сказала она суше прежнего. – В Каганате многие занимались такими играми…
– Да, да, – кивнул Гурион. – Я, вы знаете, давно уже здесь, но кое-какие публикации до меня доходили. В Каганате в последнее время развелось слишком много свободных дискуссий. Это сильно снижает боеспособность, вы не находите?
– Я нахожу, что вы меня в чем-то подозреваете, полковник, и предпочитаю играть в открытую, – сказала Женька, закуривая. – Чувствую себя, понимаете, как в дурном варяжском боевике. Спросите меня еще, чту ли я Тору и как отношусь к христианству. Если у вас на мой счет какие-то подозрения, доложите контрразведке, и пусть меня допрашивают официально. А все эти прощупывания…
– Бог с вами, Женя, никто вас не прощупывает, – широко улыбаясь, сказал Гурион. – Еще чего придумали. Применительно к вам само слово «прощупывать» звучит ужасной двусмысленностью. – Он гнусно захихикал, но Женька чувствовала, что и это он делает понарошку, что ему совершенно не до шуточек и шутит он только ради непонятной покамест маскировки. – Мне надо понять ваше мировоззрение, потому что от этого зависит исключительно ответственное задание. Исключительно. Я не могу рисковать людьми. Если у вас нет настоящей веры, вы и сами погибнете, и дела не сделаете. И я должен четко понимать – как вы, например, относитесь к мнению, будто Каганату повредила толерантность? Может, в самом деле не надо бы следовать принципам, которые мы навязываем другим? Вы же отлично знаете, что нас в этом упрекают.
– Да, знаю. Нас в этом упрекают столько, сколько мы вообще существуем. И не только нас – если помните, любого проповедника прежде всего ругают за то, что он не следует собственному учению.
– Это-то меня и занимает. Вам не кажется, что боевому духу Каганата сильно повредили все эти дискуссии? Надо ли оставлять территории, вторгаться в Россию, изгонять варяжство?
– Ни одна дискуссия ничему не вредит, – устало сказала Женька. – Если хотите, я могу вам еще раз повторить все эти прописи. В Троянской войне победили ахейцы – потому что они не запрещали своим воинам оплакивать павших товарищей. Троянцы запретили и на этом проиграли – им казалось, что от этого страдает боевой дух. Любые запретители вредят боевому духу больше, чем дюжина дискуссий, это азбука демократии…
– Ага, – кивнул Гурион. – Очень рад это слышать. Мне кажется, Женя, что вы лучший комиссар, кого я видел с начала вторжения. Или вы предпочитаете слово «Миссия»?
– Я предпочитаю слово «Миссия», – вяло ответила Женька.
– Ожидание Миссии, да. Тоже красиво. Женя, я тоже предпочитаю играть с открытыми картами. К сожалению, мы столкнулись с прямой изменой.
Женька вздрогнула.
– Не бойтесь, речь не о вас, – очень спокойно сказал Гурион. – Ваш случай не имеет с изменой ничего общего.
– Какой мой случай?
– Мы же играем в открытую, – пожал плечами Гурион. – Если вы любите мужчину, это ваши личные проблемы и никак не сказывается на боеготовности. Наша армия тем и отличается, что не запрещает солдатам быть людьми, вы сами это только что сказали. Восстал жадруновский гарнизон.
Солдаты кричат, что им надоела война и что они не подписывались быть оккупантами. Я не знаю, кто разлагает войска, но уверен, что это не варяги. У варягов хитрости не хватит. Это свои, Женя, только свои. Из тех мразей, которые уже и в Каганате заняли капитулянтские позиции. Очень трудно воевать на два фронта, Женя, но у нас никогда не было борьбы с инакомыслием. Поэтому-то мы не расстреливаем жадруновский гарнизон, хотя могли бы. Я надеюсь, вы справитесь. На флоте в подобных ситуациях хватало одной женщины-комиссара.
Женька была так потрясена его заявлением насчет любви к мужчине и личных проблем, что остальное слушала вполуха. Гурион это заметил.
– Вы меня слушаете, Женя?
– Да, полковник, да. Конечно.
– Вы должны выехать в Жадруново, Женя. Немедленно. Мы теряем гарнизон. Никакой силой оружия их переубедить нельзя. Вы должны поехать туда, объяснить им ситуацию и вернуться. Я слушал ваше обращение к солдатам позавчера. Это именно то, что нужно.
– Немедленно? – спросила Женька.
– Немедленно, Женя. Это недалеко – километров семьсот отсюда. Естественно, я придам вам отряд. Без защиты отправлять туда женщину – чистое самоубийство. Я уверен, что, кроме вас, с этим заданием не справится никто, и только поэтому прошу вас. Это не приказ, Женя, это просьба, но вы должны понимать, что в нашей армии и в наше время просьба полковника разведки значит больше приказа.
