Вот этот-то несчастный случай с дворовым человеком Ивана Сергеевича и вдохновил его писать очерки из крестьянской жизни, которые, строго говоря, и сделали имя Тургенева знаменем европейского прогресса на Руси, которую он будил от векового сна своими гениальными произведениями. Иван Сергеевич несколько раз принимался описать гибель своего любимого доезжего, но у него никогда не хватало твердости довести до конца этот очерк: как только он начинал вспоминать обо всех подробностях этого трагического случая, он испытывал такое сильное душевное волнение, такую сердечную тоску, такое умственное смятение, что его силы слабели и перо вываливалось из его рук…. Тем не менее, те идеи, те чувства, которые Тургенев никогда не мог изложить в рассказе о смерти Игнатия, он блестяще и могуче разлил по другим своим произведениям, собранным в знаменитых «Записках охотника», этом вечном памятнике русского литературного гения» (С<вистунов?>а М. П. Происхождение «Записок охотника». — Новости, 1883, № 257, 27 сентября, с. 2–3).
Заглавие рассказа — «Незадача» — соответствует изложению мемуаристки. Об источнике своих сведений автор воспоминаний говорит так: «Подробности об этом эпизоде мне приходилось слышать от самого Ивана Сергеевича, и это обстоятельство, я думаю, придает моему рассказу тем больший интерес». Устное изложение замысла Тургеневым в присутствии М. С<вистунов?>ой относится к началу 50-х годов. Дата возникновения замысла (по данным мемуаристки) — 1846 год. О попытке отождествить этот замысел с замыслом рассказа «M. H. Засоков» см. № 10.
17. <ВОР>.
О существовании замысла известно из следующего рассказа Тургенева в мемуарной записи Н. А. Островской:
«Был у меня еще рассказ, писанный с натуры, — только он мне просто не удался. Сюжет был не для меня: годился бы разве для щедринского таланта. — У матери моей пропала шкатулка с деньгами. Подозрение пало на караульщика, отставного солдата. Нарядили следствие. Допрос происходил во флигеле, который был разделен на две половины: в одной половине расположилась матушка со своими лекарствами, пилюлями и каплями; в другой заседали мой дядя, предводитель дворянства, принимавший участие в следствии по родству, становой пристав и священник, который обязан был увещевать вора. Я был еще мальчиком. Мне очень хотелось присутствовать при этой истории, и так как я знал, что меня оттуда прогонят, то я потихоньку пробрался в темный чуланчик и из этого чуланчика смотрел и слушал. Прежде всего вышел на сцену поп, — крякнул и стал увещевать. Потом становой затопал ногами и заорал. Из соседней половины раздавались стоны, истерические вскрикиванья. Дядя то и дело бегал к маменьке, уговаривая ее: «Soyez raisonable, menagez vous pour vos enfants»[56] — затем прибегал назад и принимался уговаривать преступника возвышенным слогом и тоном благовоспитанного дворянина. Вор не признавался. В комнату набрался, конечно, народ. В числе других стоял отставной солдат и всё усмехался. Дядя в конце концов его заметил. — «Ты что смеешься? Знаешь, разве, что?» — «Дадите мне, ваше благородие, пять рублей — найду деньги». Становой на него кричать: «А! ты, мошенник, заодно!» Но дядя догадался — пообещал пять рублей. «Прикажите», говорит, «ваше благородие, у него в дегтярке посмотреть; у нас в полку всё в деготь деньги прячут!» Как только он это сказал, вор сейчас же в ноги» (Островская H.A. Воспоминания о Тургеневе. — Т сб (Пиксанов), с. 85).
Время возникновения замысла неизвестно. Рассказ Тургенева Н. А. Островская относит к 1873 г.
Примечания
I
«Записки охотника», появлявшиеся в печати отдельными рассказами и очерками на рубеже сороковых и пятидесятых годов и объединенные затем в книгу, составили первое по времени большое произведение Тургенева. В нем заключен ответ на центральную проблему эпохи, в которую произведение это создавалось. Создавалось же оно в ту пору, когда в России, по словам Ленина, «все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом»[57]. «Записки охотника» — художественный суд писателя над крепостничеством и теми явлениями русской действительности, которые сложились в условиях векового господства этого строя. Вместе с тем — это широкое поэтическое полотно народной жизни России в крепостную эпоху. Продолжая то, чего достигли в изображении русского народа Радищев, Пушкин и Гоголь, Тургенев одновременно выработал новый метод изображения. По словам Белинского, он «зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил» (Белинский, т. 10, с. 346). Образы крепостных крестьян, созданные Тургеневым, были восприняты читателями как глубоко типические и навсегда сохранили это свое художественное достоинство. Проникнутые духом антикрепостнического протеста и демократической гуманности, «Записки охотника» сыграли важную роль в истории русского реализма, так же как и в развитии русского общественного самосознания. По свидетельству Салтыкова-Щедрина, они «положили начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды» и, вместе с другими произведениями Тургенева, значительно повысили «нравственный и умственный уровень русской интеллигенции» (Салтыков-Щедрин, т. 9, с. 459).
Впоследствии, в предисловии к переводу на русский язык романа Б. Ауэрбаха «Дача на Рейне» (1868), Тургенев указал на то, что «обращение литературы к народной жизни» замечалось в сороковых годах «во всех странах Европы»[58]. Тургенев имел здесь в виду прежде всего «Шварцвальдские деревенские рассказы» самого Б. Ауэрбаха, а также повести и романы из сельской жизни Жорж Санд — «Чёртово болото», «Маленькая Фадетта» и др. Творческий опыт этих писателей был хорошо известен автору «Записок охотника»[59]. Прекрасно знал Тургенев и русскую литературу о крестьянстве[60]. Однако, как указывал Горький, сочинения Жорж Санд могли помочь «установить, организовать известное отношение к мужику, но интерес и внимание к нему вызвал он сам и вызвал грубейшим образом, именно путем бунтов и волнений»[61]. Обращение Тургенева к теме народа, крестьянства и возникновение на этой основе антикрепостнической книги писателя определялось сложившейся в России к середине сороковых годов XIX века общественно-политической ситуацией, превратившей крестьянский вопрос в грозный вопрос, от которого зависели судьбы страны.
«Записки охотника» возникли в русле того литературного направления — «натуральной школы», которое стремилось на основе реализма и демократизма к правдивому изображению жизни современного русского общества, в первую очередь его социальных низов. «Натуральная школа» начала свою деятельность с всестороннего изображения жизни большого города и особенно тех его углов, где ютилось городское мещанство — мелкие чиновники, ремесленники — люди, беспомощно бившиеся с нищетой. Однако к середине 40-х годов в тематике «натуральной школы», идейным вдохновителем и руководителем которой был Белинский, наметился явственный сдвиг. Не отказываясь от разработки тем города, городских углов, городского «дна», писатели «натуральной школы» всё с большей решительностью обращаются к изображению крепостного крестьянства, его материальной и духовной жизни. «Природа — вечный образец искусства, а величайший и благороднейший предмет в природе — человек. А разве мужик — не человек? — Но что может быть интересного в грубом, необразованном человеке? — Как что? — Его душа, ум, сердце, страсти, склонности, — словом, всё то же, что и в образованном человеке» (Белинский, т. 10, с. 300). Эти строки из статьи Белинского «Взгляд на русскую литературу 1847 года» имели программное значение. Белинский призывал писателей тех лет изображать «мужика», страдающего от «несчастных обстоятельств жизни», говорить о народе «с участием и любовью». И передовые русские писатели 40-х годов с величайшим творческим подъемом выполняли эту важнейшую задачу эпохи. О «несчастных обстоятельствах жизни» русских крестьян, о крепостном рабстве писали в ту пору и Герцен («Кто виноват?», «Сорока-воровка», «Доктор Крупов»), и Некрасов («Тройка», «В дороге», «Огородник», «Родина», «Псовая охота»), и Григорович («Деревня», «Антон Горемыка»), и Гончаров («Обыкновенная история»), и многие другие[62].
В это литературное движение включился и молодой Тургенев. Первые произведения цикла (особенно «Хорь и Калиныч», «Ермолай и мельничиха») примыкали к новому, только что сформировавшемуся жанру натуральной школы — физиологическому очерку. Однако Тургенев возвел жанр на новую ступень художественного развития[63]. В отличие от физиологических очерков Гребенки, Григоровича, Даля, Кокорева, в которых, как правило, отсутствовал сюжет, а герой представлял собой обобщение «цеховых» признаков (извозчика, шарманщика, кухарки, дворника и т. п.), для очерка Тургенева характерна типизация героя, отбор обстоятельств, способствующих выявлению характера.
