Ни на кого не глядя, Александр покинул возвышение и ушел во дворец. Свита, телохранители ушли вслед за ним. Войско стояло в молчании.
Это было горькое молчание. И горькие слова могли бы сказать воины в ответ Александру:
«Да, ты провел нас победителями через всю землю. А скольким из нас зажигали погребальные костры на тех дорогах, по которым мы шли? А сколько из нас остались изувеченными ради нашей и твоей славы? А как, в какой тоске по родине будут доживать те из нас, которые остались в твоих Александриях, среди чужой земли и чужого народа? И мы, завоевавшие вместе с тобой весь мир, — разве стали мы счастливее, потеряв и молодость, и здоровье? И как же не видишь ты, отсылая старых воинов домой, как это им тяжело и обидно? У них больше нет сил носить сариссу и скакать на коне, — так пусть идут эти победители всех стран к себе в Македонию пасти коз, они тебе больше не нужны!»
Воины в растерянности разбрелись по лагерю. Солнце погасло, наступила душная тьма. Задумчиво, еле переговариваясь, сидели у костров. Некоторые шли к военачальникам.
— Как же нам быть? Уходить в Македонию?
Военачальники отвечали сдержанно:
— Царь вам разрешил.
— Так что же? Уходить?
— Можете уходить.
Много обидных слов царю было сказано и вслух, и втихомолку. Но время шло, и уже начались другие разговоры. Они — воины и привыкли жить по-военному, в походах, в военных лагерях… А теперь надо уходить домой. Но как же так — взять да и уйти? Столько лет они были с Александром вместе, столько горя вынесли вместе, столько славных побед отпраздновали! Как же им оставить его?
Нет. Пусть будет так, как велит Александр. Пусть идут старики — ведь они пойдут и с наградами, и со славой.
А зачем уходить всем? Разве Александр отсылает всех?
Наступило утро. Началась обычная лагерная жизнь. Воины ждали выхода царя.
Царь не вышел. Он закрылся в своих покоях. Даже телохранители не могли войти к нему.
Александр всю ночь пролежал без сна. Все существо его было потрясено тяжкой обидой, гневом, негодованием.
На рассвете наступило забытье. Он слышал голос Гефестиона и не знал, снится ему это или Гефестион сидит возле него.
Вошел юный слуга — ему показалось, что царь зовет его.
Александр открыл глаза. Он был один. Все вокруг было в каком-то тумане.
Мелькнула страшная мысль:
«Неужели опять слепну?! Как тогда, у скифов… После удара камнем…»
Он велел принести вина. Юноша принес вино.
— Царь, пришел Гефестион.
Царь молча махнул рукой, приказав выйти. Его никто не должен видеть сейчас таким беспомощным…
Он пил чашу за чашей, не подливая воды. Вино давало отдых мыслям, давало забвение. Он не хотел ни о чем помнить, не хотел ничего знать. Нет его. Он умер.
Шатаясь, он вернулся на ложе. Тишина. Мгла…
Опять кто-то говорит с ним. Голос далекий, еле слышный:
«Искандер, думаешь ли ты обо мне когда-нибудь?.. Ах, Искандер…»
«Роксана, моя светлая!..»
«Нет, Искандер, я уже не светлая. Одиночество иссушило мне сердце. Ведь ты не любишь меня, Искандер, ты взял себе другую жену».
«Жена моя только ты, Роксана!»
«Да, только я. Но ты оставил меня так надолго. И на все дела у тебя хватает времени — только нет времени для меня. И самая длинная у тебя дорога — это дорога ко мне. Я живу среди вавилонской роскоши, а мне душно здесь, и тоска сводит меня с ума. Этот дворец страшен… Здесь стоят каменные чудовища — крылатые быки. Внизу чужой город, чужой народ…
Я хочу в горы, Искандер, там вольный воздух, там ласковое солнце, там растут крокусы… Белые крокусы… Я умру здесь, Искандер!..»
«Я скоро буду у тебя, Роксана. Скоро!»
«Я ее убью, Искандер… Потому что я уже не светлая. Я ее ненавижу. И я ее убью!..»
Александр открыл глаза. Отсвет малиновой зари лежал на полу, среди колонн. Вечер? Утро?
Александр встал. Болела голова, ныла рана в груди, из которой вырезали зазубренную стрелу. Александр и на второй день не вышел к войску.
Вечером к нему собрались этеры.
— Царь, — сказал Леоннат, — прости их. Они в смятении. И не знают, что делать.
— Как не знают? Знают. Они сказали, что все уйдут домой. Пусть идут.
Вступился и Гефестион.
— Царь, забудь эту размолвку!
— Размолвку? Нет. Это не размолвка. Пусть идут.
— Что же ты будешь делать без войска?
— У меня мое персидское войско.
На третий день македоняне увидели, что во дворец едут персидские военачальники. Нисейские[*] кони играли под ними. Одежды светились золотом. Персы ехали надменно, с неподвижными лицами. Они глядели на македонян и не видели их.
Войско насторожилось. Что это? Почему персы собираются к царю?
Вскоре военачальники объявили воинам решение царя.
Начальство над войском вручается персам. Варварское войско делится на лохи, как войско македонян. Будет персидская агема. Отряд «серебряных щитов» будет персидским. Будет персидская фаланга. И конница этеров тоже будет персидской.
Среди македонян сразу поднялся неудержимый шум. Отдать персам своего царя-полководца и все свои завоевания, добытые с такими мучениями, с такой кровью? Этого македоняне вынести не могли. Воины со всего лагеря ринулись к царскому дворцу. Оружие со звоном падало к царскому порогу, громоздясь грудой в знак того, что македоняне пришли как умоляющие. Они кричали, чтобы их впустили к царю.
Александр сидел над списками войск. Он не шутил.
Персидские военачальники отдавали земной поклон и, получив поцелуй царя, торжественно садились вокруг него. Александр распределял между ними начальство над различными частями войск.
Гул и шум за стенами дворца становились громче, настойчивей.
«Собрались уходить, — думал Александр, — пусть идут!.. Пусть идут! — а сердце сжималось от горя. Он и сам не знал, как он вынесет, если македоняне и в самом деле уйдут. Но пусть идут!»
Вошел начальник дворцовой стражи:
— Царь, они никуда не хотят уходить. Они плачут!
Александр поднял голову, лицо его вспыхнуло. Растолкав персидских вельмож, царь почти бегом бросился к войску. Он остановился на верхней ступени белой лестницы, над грудой македонского оружия, брошенного к его порогу.
Воины, увидев его, снова закричали, прося прощения. Многие плакали.
— Что вы хотите, македоняне? — спросил Александр. — О чем вы просите?
Вышел вперед один из военачальников конницы этеров Каллин:
— Царь, македонян огорчает то, что ты уже породнился с персами. Персы зовутся родственниками Александра и целуют тебя. Из македонян же никто не удостоился этой чести!
— Всех вас я считаю своими родственниками! — закричал Александр. — И отныне так и буду вас называть!
И македоняне, помирившись со своим царем, снова взяли свое оружие, брошенное у ступеней дворца, запели пеан[*] и разошлись по своим палаткам.
Стало так, как сказал царь. Старые, увечные, больные, усталые — все ушли в Македонию. Царь щедро наградил их за службу и сверх жалованья каждому выдал по таланту.
Но детей их, рожденных в лагере, оставил у себя. Это сначало ошеломило воинов. Жены-азиатки, взятые во время похода, оказались любимыми, а дети, родившиеся здесь, — дорогими. Отцов уводили из семей…
Александр сам пришел в лагерь:
— Оставьте здесь свои семьи, македоняне. Пусть не приходит вместе с ними в Македонию раздор. Как они помирятся с теми семьями, которые ждут вас дома? Я сам позабочусь здесь о воспитании ваших детей. Я воспитаю их по-македонски, я сделаю из них воинов македонян. А когда они вырастут, я сам приведу их в Македонию и передам в ваши отцовские руки!
На это нечего было возразить. Надежда на встречу облегчила горе разлуки.
«Что еще сделать для них? — думал Александр, видя, как строятся для похода его старые воины. — Чем еще утешить их?»
— Кратер, друг мой, ты пойдешь с ними и проводишь их, — сказал он своему верному полководцу. — Они увидят, что я отдаю их под твою охрану, и оценят это. Они ведь знают, что я дорожу тобой пуще глаза!
