«Диомидэ Цирамуа!
Чего ты сто́ишь после всего этого?! Неужели ждешь, пока я сам приеду?.. Не уразумею, чего ты жаждешь, не то б давно удовлетворил твое желание, а не отмалчивался, как ты. Знаю, тебе голову некогда поднять, завален делами: и театр, и театральный институт, и учебники, и киностудия. Не столь уж редкие и весьма удачно сыгранные роли в кино, и зарубежные поездки и постановки спектаклей в разных городах страны, и много всякого другого. Только для нашего городка никак не выкроишь время. Туристы, приезжающие в Грузию, стремятся побывать в наших местах. Что же случилось с тобой?..
Не знаю, как столичному, но провинциальному театру не обойтись без трагедии в своем репертуаре. В нашем театре всегда должны ставить Шиллера, Шекспира. Неужели так трудно приехать и осчастливить нашу труппу? Твой приезд не только город, район окрылит.
Не представляешь, что будет, когда в районной газете появится сообщение: «В нашем театре готовится к постановке «Отелло» Шекспира. Ставит спектакль народный артист республики Диомидэ Цирамуа. В роли Отелло увидите заслуженного артиста республики Теймураза Брокиашвили». Да, тебе не вообразить, какое это произведет впечатление — надо быть местным жителем или провести здесь несколько лет, чтобы представить, как тут ценят театр. Идешь по улице, и встречные понижают голос, беседуя, чтоб не спугнуть твои мысли, не нарушить твои мечты, твой покой.
Грош цена всей моей работе в театре, если я не сыграю Отелло! Скажи, объясни, будь другом, чего ради отдал я весь свой талант этой захолустной дыре, если не сыграю Отелло? По понятным причинам я не вернулся к вам, в Тбилиси, когда мне предлагали, но если я и тут, в моем городе, не сыграю его, значит, рухнула моя мечта. А я не то что роль, всю трагедию давно назубок выучил. И даже париком обзавелся (смейся, смейся) — черные курчавые волосы, какой был у Хоравы. Но мы не пойдем по проторенному пути, верно? В образе Отелло много спорного. Он не может с самого начала быть ревнивцем и безумцем, как и Яго — злодеем, интриганом и подонком. Обстоятельства делают мавра безумцем, а поручика — негодяем. Прав я, нет? Да, да, не следует забывать, что они люди — как все, как мы. И у обоих есть свои недостатки. Сомневаешься? Спросишь, что плохого в Отелло? В чем его вина? Не в том, разумеется, что он черный. Знай: Отелло подвел Яго к тому, что тот совершил. Отелло — лжец, обманщик. Не веришь? Тогда напомню, батоно: акт первый, сцена третья. Зал Совета. Перед тем как приведут Дисдемону (догадываешься, конечно, почему я называю ее так?), чтобы она подтвердила свою любовь к Отелло, мавр говорит дожу и сенаторам: «Не таясь, открыто исповедуюсь пред вами, как я достиг ее любви…» Затем следует известный монолог: «Ее отец любил меня». И что же выясняется? Рассказывая Дисдемоне о своей жизни, о том, где он был, что пережил, слышал и видел, несет чушь, говорит ей «о каннибалах и о дикарях, друг друга поедающих. (Да, есть такие люди, а точнее, были.) О людях, у которых плечи выше головы». Представляешь, плечи выше головы! Каково, а? Понимаю, сочинять, лгать, но так нагло, беспардонно! Если он при всех признается, что рассказывал ей эти небылицы, воображаю, как дурил ее, оставаясь с ней наедине, какую пыль пускал в глаза! Словом, обманным путем завоевал он сердце Дисдемоны. А Яго? Спросишь, как Отелло довел Яго, чем его озлобил? Изволь, отвечу. В той же картине, несколькими страницами дальше, на сцене остаются Родриго и Яго. И знаешь, что говорит Яго? «Я ненавижу мавра. У меня с ним свои счеты… Сообщают, будто б лазил он к моей жене». Понимаешь? Скажи, как по-твоему, достаточно ли это для мести? Да, Яго прибегает к недозволенным, бесчеловечным приемам, но у него есть основание, как видишь, его озлобление имеет свою причину. Одним словом, на сцене должны быть обычные люди, а не носители каких-то черт, которыми наделены с самого начала, должны быть люди, а не коварный интриган Яго и его несчастная жертва Отелло. Просто, без пафоса, почти натуралистично хотелось бы мне сыграть Отелло, да что в моем хотении?! Человек предполагает…
В данном случае как ты решишь, так и сыграем. Лишь бы ты приехал, лишь бы согласился… Мой дом и моя «Волга» будут в твоем распоряжении. Оплата — как натурой, так и банкнотами — без ограничения, в соответствии с твоим рангом, с твоими званиями и положением. Впрочем, этой стороны дела и касаться не стоит, должен же человек быть выше чего-то!
Не убивай меня — прими предложение. Весь район останется тебе благодарен, и не исключено, что выделят дачный участок, а дом поставить проще простого, это я возьму на себя. В разгар сезона комнату за триста — четыреста сдают… Черт-те чем пытаюсь соблазнить — это все твое равнодушное молчание, оно довело меня до этого. Если не приедешь, то хотя бы ответь, чтобы я вовремя определил репертуар и подумал о себе. Мой стаж, мой талант, опыт и звание уже дают мне право требовать, да — требовать, чтобы хотя бы один спектакль сезона был поставлен лично для меня. Вы же ставите там, в столице, спектакли актерам моего ранга? А чем хуже мы, провинциалы?!
Целую и обнимаю, крепко жму руку.
Преданный тебе друг и брат
Теймураз Брокиашвили. 15 сентября 1964».
Из республиканской газеты от 28 сентября 1964 года:
«Выдающийся грузинский режиссер, народный артист республики Диомидэ Цирамуа по заказу Госкомитета СССР по телевидению и радиовещанию снимает многосерийный художественный телефильм «Ты, лоза моя!». Авторами сценария созданного по одноименному роману Э. Мизагуа, являются Д. Цирамуа, Ц. Тогорайа, Г. Ратнер и Т. Маркуа. Оператор Т. Василиус. Главные роли исполняют: Р. Гвазава, Дж. Джикориа, М. Шаурадзе. Все девять серий зритель увидит уже в конце 1966 года…»
«Со скуки взялся изучать аглицкий…» — пробормотал Брокиашвили, проводив взглядом породистый зад туристки, взбиравшейся по склону, и снова подставил лицо солнцу.
Единственная тропинка к древней крепости проходила мимо его дома. Отвесная скала, на которой красовался великолепный памятник древнего зодчества, с иных сторон была неподступна. Если б, попав в город, вы спросили, как подняться к крепости, вам бы указали один путь: «Видите особняк Брокиашвили? Обойдите его слева, и тропинка приведет вас прямо к крепостной стене». Вот почему перед обителью Брокиашвили всегда сновали люди, особенно в летние месяцы. Он любил сидеть на веранде в глубоком кресле и сочинять биографии незнакомым людям, отлично заполняя досуг и тренируя фантазию. Дома работать не удавалось: не давали детишки, малые, неразумные, да и жена была молода, неопытна… И работать он уезжал в театр.
Машина подкатила к воротам точно в указанное время (неширокая асфальтовая дорога подведена была к дому Брокиашвили и заканчивалась площадкой для разворота, крохотной — «Волга» еле умудрялась повернуться). Брокиашвили сбежал по лестнице и, не прощаясь с увязавшимися за ним детьми, сел в машину.
Был выходной день, и в театре никого, кроме вахтера, разумеется, не было. На почтительный вопрос: «Чего ради побеспокоили себя?» — он пробормотал: «Со скуки взялся изучать аглицкий», — на что вахтер пожал плечами и протянул большой ключ от кабинета. Брокиашвили не любил носить ключи, даже от машины, если вел сам, оставлял в замке. Вахтер, протянув ключ, тут же виновато спрятал руку за спину и понесся открывать директору кабинет.
У Брокиашвили была удобная, прекрасно обставленная рабочая комната. Не то что работать, находиться в ней было удовольствие. Новое здание театра возвели на месте базара, и из кабинета Брокиашвили открывался тот самый вид на долину и хребет, что так тешил душу. И тот изумительный покой словно бы вливался в комнату, вносил аромат пробуждавшихся к жизни трав и цветов.
Брокиашвили присел к столу. Рядом с листом мелованной бумаги лежала авторучка «Паркер» с золотым пером. На этот раз он хорошо знал, о чем собирался написать и сомнениями не терзался.
«Батоно Диомидэ!
Милостивый государь!
Коль скоро наши отношения сложились так, что мы не смогли встретиться в Тбилиси во время моих не столь уж редких командировок, вынужден написать тебе еще раз. На сей раз просьба моя конкретна и весьма своевременна. Если не ошибаюсь, в следующем году исполнится триста семьдесят лет с первого издания «Короля Лира». В программе к спектаклю будет сказано: «Уильям Шекспир. Его правдивая историческая хроника о жизни и смерти короля Лира и о его трех дочерях вместе с несчастною жизнью Эдгара, сына и наследника графа Глостера, и его печальным и притворным состоянием Тома из Бедлама так, как было представлено при королевском дворе в Уайтхолле в день св. Стефана на Рождество Христово слугами Его Величества, играющими обычно в «Глобусе» на Бунксайде».
Это по-старинному пространное название навело меня на мысль сыграть пьесу так, как играли в те времена, — без декорации. Само Слово создаст декорации, Слово! Место действия, обстановка возникнут в воображении зрителя, вследствие чего пределы сцены раздвинутся безмерно, реальность фантастически преобразится, и обнаженные человеческие чувства станут восприниматься в тесной связи с природой, естественными, как она сама.
