— Посмотрим, кто там ещё дружен с революцией.
Оказалось, что с революцией слишком дружна ещё одна Богрова — Валентина Львовна. И на неё были получены бумаги из столицы — Петербургское охранное отделение также завело досье этой активной молодой особы.
— Дочь присяжного поверенного, — читал вслух Кулябко, — социал-демократка с 1905 года, в 1905 году была секретарём Петербургского городского комитета партии большевиков. Знакома с Лениным, Крупской, Горьким... Какая компания, миленькие вы мои! А вот и донесение агента — Сергею Богрову дал кличку сам Ульянов по имени супруги — Валентинов. Так-с, как интересно!
Кулябко закрыл папку и посмотрел на присутствующего в его кабинете чиновника по особым поручениям.
— Видите, какие птички появляются в нашем городе и тревожат наш покой.
— Вижу, — ответил тот.
— Так что теперь информацию об этом юном Богрове сообщайте лично мне.
— Будет исполнено, ваше благородие.
Деталь, на которую обратил внимание Кулябко, имела интересное продолжение. В 1918 году Владимир Ильич Ленин помог Валентине Львовне и брату Дмитрия Богрова, Владимиру Богрову, выехать из России в Германию. В тот год не за многих ходатайствовал Ильич, не за многих. А если за кого-то и просил, то только за людей проверенных и важных для партии.
С какой стати, когда каждый боец партии был на счету и вокруг смыкалась блокада врагов, он отпустил за границу бывших товарищей?
Из серой тетради:
“Вождь международного пролетариата В. Ленин и Богровы, родственники убийцы Столыпина, ещё одна связка, не изученная историками...”
Кроме документов, хранившихся в архиве, были такие, которые туда не попадали. Но истории, в них содержащиеся, были жандарму Кулябко хорошо известны...
Однажды, играя в карты в Купеческом клубе, отец Богрова замолвил слово за студента Израила Книжника, арестованного полицией за участие в студенческом движении.
Начальник Киевского губернского жандармского управления генерал В. Д. Новицкий, услышав просьбу, усмехнулся:
— Вот ежели бы ваш Книжник играл с нами в карты и иногда нам проигрывал, я бы его простил, а так — отказываю в вашей просьбе.
Но Григорий Богров продолжал настаивать:
— Как мне известно, Книжник человек мягкий. Вся вина его состоит в том, что он не смог отказать товарищам и пошёл вместе с ними на квартиру, где те собирались. Ну, какой же он член организации, если просто хотел потанцевать с девушками и выпить сухого вина?
— Смею заметить, господин Богров, — сухо сказал генерал, оставив весёлый тон, — что под такими предлогами революционеры и собираются на свои сходки — танцы, девушки, вино. Им бы учиться и из всех грехов выбрать тот, что выбрали мы с вами — карточную игру.
Позже, когда партия была сыграна, Новицкий добавил:
— Не расстраивайтесь, посидит в кутузке — поумнеет. Некоторым молодым людям следует пройти этот курс обучения.
Из справки Киевского охранного отделения:
“В декабре 1905 г., в бытность студентом университета св. Владимира в Киеве, Богров, по агентурным данным, доставил мещанину Фридману тюк с нелегальными изданиями,прося его распространить среди крестьян. О Фридмане возбуждено дознание...”
Беседуя с коллегой — офицером, Кулябко поинтересовался, какое на него впечатление производит Богров.
— Все говорят о его начитанности, талантливости. Но просматривается в нём двойственность натуры — он может быть и с вами, и с вашими врагами.
Как бы ни ругали жандармов и чинов русской полиции, они были замечательными психологами. И Кулябко сделал тонкий психологический ход. Установив слежку за Богровым, он приказал вести её небрежно, чтобы тот её замечал.
— Пошлите самых грубых филёров. Надо, чтобы студент, видя за собой наблюдение, нервничал.
И Богров нервничал — кому приятно всё время натыкаться на шпиков, которые ходят за тобой по пятам, да так явно, что их замечают посторонние.
Дмитрия предупреждали:
— За тобой хвост!
Он дёргался, зная, что слежка помешает ему встречаться с товарищами, общаться с ними — не зря попавшие под наблюдение полиции сторонились друзей и отходили от работы.
— Как быть? — в панике спросил Дмитрий брата.
— Тебе надо уехать, — посоветовал тот. — И лучше туда, где тебя не знают. Не поедут же киевские шпики за тобой.
Вместе выбирали город. Столица с её центральным жандармским аппаратом отпадала.
— Может, Одесса?
— Нет, не подойдёт. Там активная полиция.
— Тогда Николаев...
— Там недавно провалилась группа...
Вспомнили родственников, дядю в Баку.
— Вот то, что надо. Там нефтяная столица, там революционеры всех мастей. Месяц, другой тебя не будет в Киеве — страсти поутихнут.
Брат был прав, и Дмитрий взял билет на поезд в крупный промышленный центр империи, где кипела жизнь, о которой писали в газетах, где был сплочённый пролетариат и где активно действовали революционные партии всех мастей.
Богровы жили в Баку в маленьком уютном особнячке. Дядя имел собственное дело, небольшое, но на жизнь ему хватало. Вечерами, когда вся семья собиралась вместе за ужином в большой столовой, рассуждали о жизни, её сложностях и превратностях. Затрагивали и вопросы политики.
— Очень жаль, что много наших ушло в революцию. А как ты относишься к революционерам?
Дмитрий отвечал:
— Никак. Меня больше волнует учёба.
Нежелательных разговоров он избегал.
Был декабрь, зима. В отличие от киевской, на юге она была мягкая, бесснежная. Родственники объясняли, что снежных зим в их городе не бывает, если снег и выпадет, то всего лишь на несколько дней.
Зато дули ветры.
— Знаешь, как переводится название нашего города с персидского? Город ветров, — объяснял дядя.
А ветры были, действительно, злыми, пронизывающими до костей. Дом Богровых стоял в самом центре старой части города, где в основном жили евреи, армяне, таты, осетины, поляки, немцы, шведы, грузины, — словом, интернационал. Район примыкал к Балаханской улице, тянувшейся от железнодорожного вокзала до Шемахинки, где проживали татары. Были места, где большей частью жили русские и армяне — от вокзала поднимались в гору улицы, тянувшиеся в Арменикенд, район их обитания.
— Не знаю, как у вас в Киеве, а у нас много революционеров, — говорил дядя. — Они так дружны, что национальность у них никакой роли не играет. И все наши с ними, — с грустью добавлял он.
Дмитрий совершал прогулки по городу, осматривал местные достопримечательности. В первые дни, минуя маленькие улочки, он выходил к армянской церкви, стоявшей у центральной площади, почему-то именуемой в народе “парапетом”, и ходил гулять по Николаевской улице, к дому губернатора, огороженному массивной оградой, спускался к набережной и любовался морским
