считаясь с моими?
Дворцовый комендант молчал, не мешая высказаться государю. По дворцовому этикету ему положено было только отвечать на вопросы и говорить лишь тогда, когда его об этом просили. А когда не просили, следовало ждать вопроса. И Дедюлин ждал.
— А вы какого мнения, Владимир Александрович?
— Вашего, государь, — ответил дворцовый комендант. — Многим при дворе не нравятся действия Петра Аркадьевича, его капризы. Конечно, надо было решить всё мирно, тихо, не доходя до кризиса. Неужели земство в западных губерниях такой актуальный вопрос, что из-за него надо было устраивать такой шум? Нет, ваше величество, всё это личные амбиции Петра Аркадьевича, его самомнение, что у государя не найдётся на его место достойного человека. Но ведь такого быть не может! В государстве много умных и деятельных мужей!
— Такого же мнения и Александра Фёдоровна, которая давно уже мне говорит, что на Столыпине свет клином не сошёлся. Да, он нужен был в трудную минуту, он помог династии, но теперь ведь те времена прошли и опасности прежней нет.
— У вас, ваше величество, большой выбор на место премьера, только присмотритесь...
“А ведь он прав, ” — подумал государь и отпустил Дедюлина, чтобы в уединении прочесть те бумаги, которые тот только что ему доставил. Велико было его нетерпение узнать тайны Столыпина.
Государь знал, откуда приходят подобные документы к дворцовому коменданту — из секретной комнаты, которая подчинена полковнику Спиридовичу, начальнику его личной охраны. Спиридовичу он доверял и, бывало, с ним советовался не только по вопросам безопасности, но и говорил на некоторые другие темы.
Начальник охраны был кладезем многих тайн империи, и потому знал всё, что могло интересовать государя.
— Так что они собрали на Столыпина? — произнёс вслух Николай II и открыл папку, чтобы получить ответ на этот вопрос.
На премьера было собрано многое.
Первыми лежали документы, рассказывающие об отце и старшем брате Петра Аркадьевича. Собирала их секретная служба давно и вовсе не потому, что они срочно понадобились. Такова была практика: документы стекались в особый отдел Департамента полиции на всех лиц, относящихся к верхушке государства, и даже на столбовых дворян, к которым и относился род Столыпиных.
Досье завелось ещё в прошлом веке. Указывалось, что тайная служба следила за перепиской отца Столыпина с поэтом Фетом и графом Львом Толстым, занимавшимся сочинительством. Ничего компрометирующего в той переписке не было, не было опасных положений. На статью Фета по аграрному вопросу лежала рецензия Дмитрия Столыпина, старшего брата Петра Аркадьевича, излагавшего личное мнение по затронувшему его вопросу. Молодой приват-доцент, оказывается, внимательно изучил точку зрения поэта, откликнувшегося на работу Победоносцева, будущего наставника Николая II.
Государь внимательно читал документ за документом.
Работа Победоносцева была посвящена аграрному вопросу. Казалось, к ней не придерёшься — Победоносцев, ставший потом “серым кардиналом” двора, мог свободно высказывать свои суждения. Но Фет, на статью которого клюнула охранка, касался вопросов власти — как править крестьянством, как строить государству свои взаимоотношения с общиной, как осуществлять реформы во имя “равенства и братства”. И молодой приват-доцент Столыпин вместо того, чтобы осудить разглагольствования философски настроенного поэта, пустился в рассуждения, сунулся поддерживать скрытый либерализм. Понятно, что полиции это не понравилось. Как понимать такие фразы: “крестьяне вообще бедны”? И к чему рассусоливания, затрагивающие основополагающее устроение государства? Не для того ли, чтобы обсудить его переустройство?
Государь перевернул страницы, касающиеся спора между “теоретиками”, и не стал вдаваться в подробности. Ему это было ни к чему. Его интересовало иное, если оно было в досье — суждения самого премьера и его переписка.
Про старшего брата Столыпина он подумал одной лишь фразой: “Ещё один Чернышевский! ” — и стал перелистывать документы дальше. Философские концепции брата Столыпина его не заинтересовали.
А о чём же витийствовал их отец? Ведь если дети о чём-либо философствуют, то наверняка подражая своим родителям? С кого же им брать пример?
Да, конечно, в преклонном возрасте Аркадий Александрович Столыпин стал углубляться в философствования, особенно по вопросам национальным, поскольку его земли находились в северо-западной части России и соприкасались с землями и интересами соседей — поляков, литовцев, латышей. В досье сохранились высказывания старого генерала, в которых он убеждал невидимых оппонентов, что все русские намного выше обитающих рядом с ними народов, потому что русские древнее и намного способнее управлять любыми живущими массами, чем их соседи.
И эти рассуждения государь прочитал через строчку: пусть рассуждают, сколько хотят, если свой народ ставят выше других. Патриотизм ведь запретить нельзя.
Но вот интересный вывод, на который стоит обратить внимание. Вначале Пётр Аркадьевич находился во власти суждений отца, а потом попал под влияние брата.
Какие же выводы делал Дмитрий Столыпин? В нищете русского крестьянства повинны самодержавие и дворяне, владеющие природными богатствами, землёй, лесами, ископаемыми, не позволяющие собственному народу получить нормальное образование, культурное и медицинское обслуживание, приписавшие его к рабскому сословию.
“Ну, а то, что делает Столыпин сейчас, мне это понятно”, — подумал государь, переворачивая страницу за страницей. Надо сказать, что философские воззрения он не любил, всё больше предпочитал литературу конкретную, мемуарную, историческую.
В досье оказалось сообщение тайного агента полиции, который передавал разговор, состоявшийся в узком кругу. Государь вспомнил, что на эту тему он уже беседовал со Спиридовичем, и тот даже передавал ему некоторые нюансы приватной беседы в присутствии и с участием Петра Аркадьевича, причём Столыпин говорил свободно и свои мысли не скрывал.
Мелкими дозами, как медленно отравляющим ядом, вливали в государя информацию: дескать, позволил себе Пётр Аркадьевич высказать такую-то мысль или такую-то. Ничего, конечно, в том страшного не было — Столыпин не раз возражал венценосцу и нередко оспаривал любое чужое мнение, но то, что передавалось, было похоже на оппозиционность.
И Николай II об этом никогда не забывал.
Особенно запомнилась ему история в Английском клубе, где в узком кругу играли в карты Столыпин, Бобринский, Гучков и чиновник, пользовавшийся полным доверием премьера. Столыпин говорил, что не чувствует себя уверенно и прочно.
— Я как лакей. В любой момент государь может прогнать меня.
Хотя он и не восторгался российским парламентом, но с этой точки зрения парламент был, по словам Петра Аркадьевича, справедливее — лакея выставить по одной лишь прихоти не смели...
Неизвестно, состоялся ли такой разговор на самом деле или в полиции состряпали такой документ специально, чтобы поссорить царя с премьером. Если это была фальшивка, то своей цели она достигла — государь, прежде всегда защищавший Столыпина в беседах перед супругой,
