Шведский король питал призрачные надежды на успех английского плана «северного умиротворения", а его дипломаты в переговорах с русскими контрагентами тянули время. Участники Четверного и Венского союзов рассчитывали, что Петр отступит перед таким мощным фронтом. Фридрих Вильгельм, прусский король, советует царю не рисковать, пойти на уступки на Аландах. Но не таков был Петр, чтобы отступать там, где чувствовал себя сильным и правым. Вместо этого он решает перейти в наступление:
«Никакого другого пути, — отвечает он прусскому монарху — кроме твердости, не вижу, через который бы мы резонабельный мир с Швецией получить могли".
Вместо дипломатов должны были заговорить пушки, поскольку шведы ничего не поймут, «ежели, — по словам царя, — оружие при поре употреблено и присовокуплено не будет». Ссылка Фридриха Вильгельма на печальный пример Испании, которая терпит поражение в борьбе со странами Четверного союза, его не убеждает — сила России гораздо более внушительна в сравнении с испанской, выступление Франции и Австрии против России маловероятно; английского флота русский флот не боится; у всех этих стран есть свои проблемы, которые их волнуют. Уверенность Петра в своем флоте нашла блестящее подтверждение в морском сражении при Гренгаме. Тогда русские отряды высадились севернее и южнее Стокгольма, разорили восемь городов, в том числе Норчепинг — второй по величине после столицы, двадцать один завод, тысячу триста шестьдесят три деревни и многое другое. Выполняя строгий приказ Петра, солдаты не трогали местных жителей, не разоряли церкви. Апраксин, генерал-адмирал, руководивший десантом, действия которого показали беззащитность Швеции, говорил, что не составит большого труда взять и Стокгольм. Шведы, по существу, расплачивались за те безобразия, которые творили солдаты Карла XII на русской территории; только русские солдаты не поступали так жестоко с населением, как шведы.
Ни упрямство шведских политиков, ни нажим доброжелателей в лице ряда ведущих европейских государств не заставили Петра умалить насущные интересы России на Балтике. В конце концов те же английские и прочие политики, раньше провоцировавшие Швецию, рекомендуют ей самой договариваться с Петром.
Правда, не обошлось без осложнений.
Английский флот Норриса, на который надеялись шведские власти, без всякого толка крейсировал в Балтийском море, а к Стокгольму подошел тогда, когда русские корабли с десантом уже покинули прибрежные воды. Правда, дипломаты Георга I действуют по всей Европе против интересов России. Всех ее союзников англо-ганноверская дипломатия склонила на свою сторону — Швеция заключает договоры с Англией, Ганновером, Пруссией, Данией; Август II хотя и не заключил соглашения, но вел переговоры со Швецией против России (союз не получился, поскольку Речь Посполитая не хотела и не могла воевать с Россией).
Россия в 1719-1720 годах оказывается в дипломатической изоляции. Более того, Петр получает из разных стран донесения своих представителей о подготовке вооруженного вторжения в Восточную Прибалтику, даже в Россию. В грандиозной операции должны участвовать флоты Англии, Швеции и других стран, армии Швеции, Австрии, Пруссии, германских княжеств. Франция и Англия дают субсидии. Одновременно Турция откроет военные действия на юге России. Над Петром как будто сгущаются грозовые тучи…
Но при всем том шуме, который подняли недоброжелатели России, единства между ними не было. Существовали, например, противоречия между Францией и Англией, между другими странами Европы. Все они не склонны были вести активные боевые действия против русского царя, предпочитали откупаться деньгами (давали или взаймы, или как плату за шведские города и земли в Северной Германии, к ним отошедшие). Что касается мощного английского флота, то его демонстрации на море в пору действий русских кораблей и десанта под Стокгольмом показали, чего стоят заявления английского двора.
Дипломаты Франции и Англии, не столь уж давно пренебрежительно относившиеся к своим русским коллегам по профессии и их повелителю, теперь отдают должное их способностям, проницательности и умению, признают, что за ними стоит сила могучей страны, ее народа, а посему с ними необходимо считаться.
В Ништадте, финском городе, 28 апреля 1721 года снова встретились Брюс и Остерман со шведскими дипломатами. Не только шведский, но и английский королевский дворы торопили с миром. Тоунсенд, преемник Стэнгопа, умершего в январе того же года, в английском кабинете, давно уже доказывал, что в отношениях с Россией нельзя идти на риск, тем более авантюрного толка, иначе это приведет к войне с ней. И тем не менее переговоры шли трудно; инерция упрямства и фанфаронства, унаследованная от Карла XII, еще давала себя знать.
Петр, предвидя это, держал наготове армию и флот. Новый десант (пять тысяч солдат и казаков) снова громит шведские заводы, склады, корабли. А шведские войска серьезного противодействия оказать не могут, Норрис с эскадрой бездействует. Крупные операции царь не организует, считает, что и сделанного достаточно. В июне он гостеприимно встречает в Петербурге Карла Фридриха, герцога Голштинского — будучи племянником Карла XII, он претендует на шведский престол, к тому же сватается к Анне Петровне, старшей дочери царя. Фридрих I и Ульрика Элеонора проявляют явное беспокойство.
Петр руководит переговорами в Ништадте, составляет и присылает своим уполномоченным «кондиции» и «промемории» — условия мира и объяснения к ним, рескрипты, письма. Из Ревеля и Риги, Рогервика и Гельсингфорса он шлет им новые инструкции, изучает их донесения. Несмотря на упорство шведских представителей, заявлявших: они «скорее согласятся дать обрубить себе руки, чем подписать такой договор" (на русских условиях), они его подписали теми же руками. Вначале они требовали у России возврата многих земель и городов, даже Петербурга; в конце же согласились на уступку Лифляндии навечно, хотя на Аландах Петр соглашался на временное владение ею (на сорок или двадцать лет). Но Финляндию Россия вернула шведам, согласилась заплатить два миллиона компенсации за Лифляндию, не включать в текст договора пункт о претензиях голштинского владетеля, разрешить шведам без пошлин покупать хлеб в России. Он не без оснований считал:
"Я предлагал брату моему Карлу два раза мир со своей стороны: сперва по нужде, а потом из великодушия; но он в оба раза отказался. Теперь пусть же шведы заключают со мною мир по принуждению, для них постыдный».
В ходе переговоров шведы потребовали «эквивалент» за Выборг. Петр велел своим дипломатам ответить: «У нас таких земель нет».
На слова об уступке России Петербурга царь тоже реагирует быстро и решительно:
«Что же в проекте шведских министров упомянуто об уступках их, что уступают нам Петербург, и вам надлежит при заключении объявить, что о Петербурге упоминать не надлежит, что оного при их владении не было».
Отказ последовал и на просьбу оставить им остров Эзель. Отметил царь (в письме к Апраксину) и эффект от очередного русского десанта в Швецию:
«Шведские министры гораздо сходнее стали, нежели пред тем были».
По этой причине отменил новый поход в том же направлении:
«По всему можно видеть, что галерного действа не будет»
Брюс сообщает ему, что договор будет заключен очень скоро, и Петр говорит, используя морской жаргон:
«Из Ништадта благоприятны ветры нам дуют".
Его же и Остермана предупреждает:
"Сие известие мне первому привезть в Петербург, понеже не чаю, кто б более моего в сей войне трудился; и для того с сим никому являться не велите, кроме меня. Также чтоб и партикулярных писем с конгресса о том ни от кого не было от наших людей».
Царь с полным основанием мог позволить себе такую привилегию — первым сообщить столице и государству радостную весть об окончании многолетней и изнурительной войны, которая завершена блистательно, с большим успехом для России.
Договор, подписанный 30 августа 1721 года в Ништадте, оповещал об установлении вечного мира между Швецией и Россией, переходе к последней в полное и вечное владение Ингерманландии (Ингрии, по южному побережью Финского залива), части Карелии, всей Эстляндии и Лифляндии, в том числе городов Риги, Ревеля, Дерпта, Нарвы, Выборга, Корела (Кексгольм), островов Эзель и Даго. Это был выдающийся успех петровской внешней политики, дипломатии, долгожданный итог войны, которую царь назвал «троевременной школой».
«Все ученики, — сказал он В. Л. Долгорукому, послу во Франции, — науки в семь лет оканчивают обыкновенно; но наша школа троекратное время была (двадцать один год); однако ж, слава Богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно».
Петр был прав, когда говорил, что никогда «наша Россия такого полезного мира не получала". В самом деле, еще в пору Полтавской победы он вел речь об оставлении за Россией лишь Нарвы и Петербурга с клочком болотистой земли вокруг второго из них. Теперь же Россия получила то, о чем в те годы и мечтать не смела. Сочетание храбрости и упорства с выдержкой и осторожностью позволило решить национальную проблему, поставленную историей перед Русским государством. Ништадтский мир означал победу не только над Швецией, но и над всеми государствами Европы с их происками, враждой и ухищрениями.
