Учиться мы хотели оба. Но только заикнулась я поначалу об учебе или о работе какой-нибудь, чтоб полегче немножко было, он прямо и сказал: «Знаешь что, я тебя заранее предупреждаю – работать ты будешь только у меня». Я не поняла: «Что значит – у тебя?» – «А вот тогда и узнаешь». – «Миша, ну как же, ведь ехали учиться?» – «И я не буду, и ты. Когда же я тогда работать буду? Мне же писать времени нет».
Позже он признавался мне: «Если бы только пришлось сейчас писать «Донские рассказы», конечно, я бы их совершенно по-другому написал…» Тогда для нас 5 рублей или 3 рубля – гонорар за рассказ – прибавка. Когда не хватало денег, то действительно по нескольку дней очень туго бывало. Миша получал 70 рублей. Тридцать мы всегда посылали его родителям, на остальные жили. Да еще поначалу комнату снимали у соседей – Миша уходил туда писать. Вот тогда я поняла – что значит «у меня работать будешь». То, что ночью напишет (а утром – на работу), я днем от руки переписываю. В перерыве прибежит посмотреть – готово ли. Нет, так на другой день вбегает и, как правило, на часы смотрит. «Пять минут тебе даю. Если хочешь Москву посмотреть, со мной поехать (надо рассказ в журнал какой-нибудь отвезти) – собирайся». А что мне пять минут, если и вещей-то не было? Кофтенку на себя – и готова. Так и привыкла.
Переписывала от руки лет пять-шесть. Потом появилась машинка. У меня даже письмо от Миши из Москвы сохранилось: «Избавляю тебя от переписи. Купил тебе машинку за 60 рублей». По тем временам цена немалая. Мы ее быстро освоили самоучкой – и он, и я.
Писал он в молодости по ночам. Вообще, работал он… Не знаю, был ли еще такой человек, как он. Вот так сидишь – он все работает, ляжешь уснуть – работает, работает, проснешься – все сидит… Лампа керосиновая, абажур из газеты – весь обуглится кругом, не успевала менять. Спрошу: «Будешь ложиться?» – «Подожди, еще немножко». И это «немножко» у него было – пока свет за окнами не появится.
Я удивлялась всегда, да и теперь дивлюсь, откуда такая сила была? А он – «Сила особая не нужна. Это очень легко привить в себе. Стоит только заняться. Работа интересная, хочется закончить, не обрываться на полуслове». Привык: ночь у него – рабочее время.
Когда врачи запретили писать по ночам, стал рано вставать, до завтрака. Днем работать не мог. Днем у него – книги, журналы, газеты, ответы на письма. Люди приходили все время…
Читать он любил всегда, с самого детства. Со слов Михаила Александровича, из рассказов его отца знаю, что они с отцом были, как друзья-ровесники. «Минька слишком развит был», – объяснял отец. Он сына не Мишей, а Минькой звал. «Мне с ним неинтересно было, как с ребенком, разговаривать». Двенадцати – тринадцати лет читал уже совершенно все книги, какие мог достать.
Был у них в станице поп, и библиотека у него замечательная. Михаил Александрович ходил к нему – брал книги. Так этот священник специально оставлял его на час, другой – только поговорить! Кажется, Виссарион его звали.
Михаил Александрович рассказывал: «Вот ты подумай, сядем мы с отцом (а было ему четырнадцать – пятнадцать лет) и Спинозу разбираем».
Потому-то, мне кажется, у них действительно «детских» разговоров никаких и не могло быть. Да и сам Михаил Александрович не особенно о детстве вспоминал, у него все со взрослыми было. Отец его работал одно время на мельнице, там завозы большие, и Миша в этой гуще и вырос. Он там – мать, бывало, шумит ему, чтоб домой шел. Махнет рукой, сядет где-нибудь – его и не вытащишь оттуда… И отец его защищал. «Не тащи, мать. Он приходит, такие интересные вещи рассказывает, которые я и не замечаю».
Может быть, с тех пор и не любил он ничего придуманного, неверного. Экранизации его романов ему не нравились. Что-то всегда не так. Да и разве Быстрицкая – Аксинья. Не казачка, сразу видно. Если и нравилась, только первая экранизация «Тихого Дона»…
Михаил Александрович очень музыкальный был – самоучкой и на рояле, и на мандолине играл. Песни многие любил, а кроме донских, одну особенно – «По диким степям Забайкалья». Дети у нас все хорошие певцы. Я их всегда заслушивалась. Бывало, и отец подхватывал… Сколько раз думали на магнитофон записать, да так как-то и не собрались…
Просто на все смотрели, не задумывались, что это нужно сохранить для памяти. Теперь, конечно, жалею, что не записали…
Он любил, когда я была рядом, даже когда писал. Случалось – переписываю, найду что-нибудь не так, по моему мнению, или выражение какое не понравилось: «Я бы не стала так писать». Поспорим, поговорим – иногда оставит, как есть, иногда и согласится. Или рядом попадаются подряд несколько одинаковых слов. Сидит задумавшись. «Что задумался?» – «Да вот тут слово и тут. Какое предложение лучше снять – это или то?» Давай думать. Хорошо – я так скажу, он этак, глядишь, и приходим потом к общему.
И отдыхали всегда вместе. Михаил Александрович никогда не ездил на курорты. Охота, рыбалка – это да. «Собирайся, Маш!» – или в Казахстан, или здесь где на рыбалку. Оба мы охоту любили. Из Англии Михаил Александрович ружья привез – себе, мне и сыновьям. Детей всегда брали с собой. Я стреляла не хуже его.
Красота какая – гуси! В Казахстане, на озерах. В степи ямы роем, хоронимся, на голове – перекатиполе. И ждем – вот скрадка-то! – когда покажутся. Гуси – осторожные птицы, если один заметит охотника – другие больше не подлетят.
Михаил Александрович все шутил: «Не женское это дело – рыбалить. Сидела бы дома да мужу носки штопала».
Природу, землю любил он, не уставал удивляться. Часто в саду или в огороде зовет меня, будто что произошло. Я подойду, а он радостный:
«Посмотри, как выросло!»
Все делили поровну – и радость, и беду. Легко сказать – шестьдесят лет вместе. В последние годы Михаил Александрович уже не мог работать, два инсульта перенес. Сидим в кабинете друг против друга. Чуть я встану – «Маш, ты куда? Сиди, не уходи». Он все бодрился: «Вот окрепну чуток, поедем на охоту»…
Когда умирал – как знал. Обычно последнюю папиросу выкурит, возьмет мундштук, щипчиками окурок вынет и – в пепельницу. А тогда даже не докурил, оставил горящую, пошел, лег – и умер…
Мария Петровна берет со стола фотографию молодого Шолохова.
Прекрасное мужественное лицо с удивительным солнечным взглядом.
Таким он останется навечно в нашей памяти.
Вела беседу Наталья Троепольская
II
Наш журнал уже публиковал воспоминания вдовы великого писателя Марии Петровны Шолоховой (см. А5? 5, 1987). Предлагаем новую запись, сделанную Н.Т. Кузнецовой1.
Мария Петровна Шолохова вспоминает…
Мой отец, Петр Яковлевич, приучал всех детей к труду. Мне доставалось больше других работать по дому: и коров доила, и за конем ухаживала, и в огороде, и на бахче работала. Когда сестры учились в Усть-Хоперской, я уже учительствовала. Утром коров подою, печь затоплю и иду на работу. С работы приду, по хозяйству управлюсь, только сяду на лавочке посидеть отдохнуть, глядь – уже коровы идут домой. А я сижу и думаю: «Что же они так рано идут…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
