Воргунов. Ну, это пустяк…
Жученко. Все? Еще одно маленькое дело. Нестеренко Наташа подала заявление. Да она сама скажет.
Нестеренко. Да, я виновата, я не сказала товарищам и поступила плохо. Прошу меня простить и выпустить меня как коммунарку.
Жученко. Кому слово?
Зырянский. Она поступила нехорошо. Из-за любви забыла и товарищей и дисциплину. Таких вещей прощать нельзя. Вышла замуж без…
Воргунов. Благословения родителей.
Зырянский. Что?
Воргунов. Без благословения совета командиров. За это раньше родители проклинали.
Зырянский. Проклинать не будем, а предлагаю посадить Наташу и Петра на пять часов под арест.
Романченко. Правильно.
Крейцер. Вот изверг!
Романченко. А то они все поженятся.
Воргунов. Вы кровожадные звери.
Жученко. Есть другое предложение: амнистировать, выдать приданое, как полагается выходящему коммунару. Избрать для этого комиссию: Торская, Ночевная. Голосую. Кто за это предложение, прошу поднять руки. Девять. Кто против? (Начинает считать.) Один, два. (Замечает поднявших руки подлодок.) А вы чего голосуете? Против один.
Романченко. Конечно, если нас не считать.
Воргунов. Довольно с тебя на сегодня крови…
Жученко. Все. Список постов будет объявлен завтра. Закрываю заседание.
Шум, группы расходятся.
Забегай (Шведову). Я на пост снабжения, смотри ж…
Блюм. Значит, ко мне? Замечательно. Завтра же едем. И без победы не возвращаться. Значит как? Со щитом или под щитом.
Захаров. Не под щитом, а на щите.
Блюм. На щите, что это значит?
Захаров. Со щитом — значит с победой, на щите — значит убит. С победой или убитый.
Блюм. На щите нам как-то не подходит, правда, товарищ Забегай? Тогда скажем просто: со щитом или с двумя щитами.
Крейцер. Где же вы другой возьмете?
Блюм. Мало разве дураков? Нужно уметь. Будут же убитые какие-нибудь?
Крейцер. лишних щитов тоже не натаскивайте в коммуну. А то вот навезли калиброванной меди на три года. Куда это годится?
Блюм. Калиброванная медь? Первый раз слышу… Ах, да… (Уходит.)
Крейцер. Ну, до свидания, товарищи. Кого подвезти в город?
Троян. Нам нужно еще с ребятами посты наметить.
Все вышли. Остались Вальченко и Торская.
Торская. Что же, пора и нам. Бой кончен.
Вальченко. Мне не хочется никуда отсюда уходить, Надежда Николаевна.
Торская (подходит к нему. Положила руки на его плечи, смотрит в глаза). Милый!
Вальченко вдруг обнимает ее и целует в глаза. В дверях Зырянский.
Торская. Ах… Алеша… Что? Без совета командиров? Алеша, а когда будет следующее заседание?
Зырянский. У вас всегда… совет командиров во вторую очередь.
Занавес
Честь
Часть 1
1
Город стоял на большой реке. По реке проходило неустанное деловое движение, и сам город был деловой, хлопотливый, запросто-кирпичный, без претензий. Через город давно прошла железная дорога от Москвы к югу, а от нее отделилась ветка куда-то далеко к западу. И на больших — в двадцать пять путей — товарных станциях, и на широких пристанях народ суетился, измазанный, потный, пахнущий смолой и маслом. И весь город был такой же: покрытый пылью и разными деловыми остатками. Даже воробьи порхали в городских скверах и над мостовыми с злободневным, практическим чириканьем, измазанные в масло, мазут и муку.
Построен город был давно, но не имел никакой истории. Ни сражений здесь не происходило, ни осад, и ни разу за триста лет жители не имели возможности проявить какое-либо геройство или гражданское мужество. И никто не родился в городе не из генералов, ни из писателей, ни из ученых, даже памятника поставить было некому: не только на площадях, но и на кладбищах ничего не было замечательного. Единственное место в городе, где ощущалось некоторое веяние истории, был городской парк, насаженный будто бы самим князем Потемкиным. Парк этот очень полюбили грачи.
Грачи целыми стаями всегда клубились над парком и при этом так кричали, что и за версту от этого исторического места разговаривать было трудно. Поэтому даже влюбленные избегали быть в городском парке, а выясняли свои отношения под акциями второстепенных улиц и на скамейках у ворот.
Городской голова Пряников, прославившийся постройкой трамвая в городе, и тот ничего не мог сделать с грачами. С членом управы Магденко он нарочно отправился в парк, чтобы разобрать вопрос, но мог только пробормотать:
— Ну, что ты скажешь! Простая птица, а имеет свою линию! И какого черта им здесь нужно?
Магденко ответил:
— Это птица не вредная. Она только кричит, а зла от нее никакого…
— Как это никакого! — воскликнул городской голова. — Смотрите, что на дорожках делается! И на ветках! Это же какие дубы? Это потемкинские дубы!
Магденко посмотрел на дубы:
— Птица не понимает, потемкинский или какой. Она не только на историческое место, она может и живому человеку на голову, если человек неосторожный. Ей все равно. А пищи для нее сколько хочешь: наш город богатый!
— А если пострелять? — спросил Пряников.
— Пострелять можно, только новые прилетят, а кроме того, «Южный голос» обязательно карикатуру нарисует.
— Пожалуй…
— А как же? Раз прогрессивная газета, она должна. Напишет: «Уничтожение пернатых» или еще хуже: «Победа городского головы Пряникова над невинными птичками».
— Да, — сказал Пряников. — А жаль, очень жаль. Природное место… Здесь ресторан можно, а там открытую сцену.
— Хорошо, — вздохнул Магденко.
— А ходить будут?
— Кто?
— Известно кто: жители.
— Кто будет, а кто и не будет.
— К Аристархову не ходили?
— Не ходили. Не будут ходить, — решительно заявил Магденко.
— Да почему?
— Если даром, так будут ходить, а если за деньги, ни за что не будут ходить.
— Вот черт, — сказал Пряников. — Какой народ дикий! Вот они и в трамвае не ездят! Кострома!
Народ в городе действительно одичал несколько за триста лет, а отчего это происходило, никто и не знал. В других городах, говорят, и просвещением интересуются, и в театр ходят, и в трамваях ездят, а в нашем городе только хлопочут и заботятся о пропитании. В других городах есть и промышленность, и там научились даже произносить слово «рабочий», а в нашем городе все норовили постарому выговаривать: «мастеровой». Почтенные люди в городе даже гордились: наш город патриархальный, нравственность у нас не то, что в Питере. Несмотря на постоянную суету, больших дел в нашем городе не делали, а со стороны многие и удивлялись: чем живут горожане? Горожане и на этот вопрос отвечали с достоинством: мы-де искони торговлей славимся, у нас река, у нас сплавы лесные — святое дело. А на самом деле, бедно жили в нашем городе, лесных пристаней не богатства, ни просвещения не получалось… А беднее всего жили на Костроме.
Кострома расположилась по другую сторону потемкинского парка — на песчаных дешевых просторах. Почему это место называлось Костромой, никто не знал. От настоящей Костромы наш город был расположен очень далеко. Кроме того, в этом слове «Кострома» было что-то ругательное и обидное, значит, название было дано не по волжской старине, а по какому-то другому поводу.
Культурные граждане относились к Костроме с недоверием, даже полицейская собака в случае чего направлялась прямо на Кострому, не обнюхивая следов. На Костроме не было ни мостовых, ни тротуаров, ни кирпичных домов, воду Кострома добывала из колодцев, освещалась керосином, а водку пила и закусывала больше на открытом воздухе. С другой стороны, и жители Костромы не любили города. Правда, на Костроме был свой базарик и кое-какие лавчонки. Даже река проходила к Костроме особым коленом, чтобы не смешивали ее с городом. Она не расстилалась здесь широкой гладью, а почти к самым берегам подбросила несколько зеленых и тенистых островов. Удовольствия на этих островах были бесплатные.
В центре Костромы стояло несколько заводиков. Был здесь и шпалопропиточный железнодорожный, и уксусный, братьев Власенко, потом табачная фабрика караима Карабакчи и завод молотилок и веялок Пономарева и Сыновья. Заводы эти приклеились друг к другу темными деревянными заборами, а во все стороны смотрели широкими воротами и проходными будками. Со стороны реки к заводам подходила просторная площадь, песок на ней давно утрамбовался, площадь была укрыта приземистой цепкой травкой и пересечена в нескольких направлениях узкими пешеходными дорожками. Посреди площади стояло красное двухэтажное здание высшего начального училища, выстроенного после того, как по рабочей курии чудесным образом прошел в Государственную думу рабочий завода Пономарева — Резников. Депутат, правда, потом отправился в ссылку, но в простом разговоре жители Костромы все же называли училище резниковским.
