Вальченко. Непременно.
Торская. Садитесь.
Вальченко. Куда?
Торская. Садитесь. Единица.
Вальченко. Почему?
Торская. Несовременно. Устаревшая формула, примитив. Это годится для феодального периода.
Вальченко. В таком случае я могу привести другое определение любви, которое более современно и даже злободневно.
Торская. Получайте переэкзаменовку. Пожалуйста.
Вальченко. Любовь — это бесконечное издевательство над живым человеком, наполнение экзаменами, переэкзаменовками и другими ужасами старой школы, вечно угрожающие оставлением на второй год.
Торская. Слабо и слишком пессимистично: оставление на второй год! Как и все школьники, вы воображаете, что очень большая радость возиться с вами еще один год. Не можете ли вы привести такую формулу любви, при которой приспособление для насадки якоря было бы сконструировано любящим человеком и сдано в сборный цех?
Вальченко. Любовь… это такая… удача для любящего человека, когда, наконец, Соломон Маркович Блюм привозит настоящую сталь номер шесть, а не просто железо и валик, сделанный из этой стали, не гнется во время насадки частей якоря, а это позволяет сборному цеху признать приспособление и любящему человеку избавиться от издевательства другого любящего человека.
Торская. Довольно сносно. Но в последних словах некоторая неточность: вы сказали другого любящего человека, а нужно сказать — любимого человека. А вот и Соломон Маркович. Вы привозили железо вместо стали номер шесть?
Блюм (вошел). Новое дело… С какой стати? Я… железо? Кто это сказал?
Торская. Это очень важно, и поэтому я запрещаю вам уклоняться от истины.
Блюм. Ну, раз вы запрещаете, так зачем я буду уклоняться. Привозил…
Торская. Вместо стали номер шесть простое железо?
Блюм. Да, простое железо.
Торская. Как же вам не стыдно?
Блюм. Я не виноват. Разве я могу пересмотреть каждый кусочек стали? Выписали сталь, а положили железо. Разве это люди? Это же дикари с острова Бразилии…
Торская. Оказывается, и вас можно надуть…
Блюм. Извините… Разве это называется надуть? Я подойду сзади и ударю вас камнем по голове, так это разве — надуть? А скажите, пожалуйста, почему вас интересует какое-то железо?
Торская. Мы с Иваном Семеновичем затеяли одну конструкцию…
Блюм. Господи, я же знаю, какая у вас конструкция. Так в этой конструкции не нужно никакого железа. И вообще это легкая промышленность, причем тут железо?
Торская. Нам нужно не железо, а сталь, сталь номер шесть!
Блюм. Ну хорошо, хорошо, будет вам сталь номер шесть, только лучше я вам привезу что-нибудь другое… Разный текстиль, и цветы, и разные там кондизделия, ну и, само собою, нашатырный спирт, валерьяновые капли, цианистый калий…
Торская. Вот я вам задам!
Входят Захаров и Забегай.
Забегай. И я прошу вас, Алексей Степанович, вы их построже допросите.
Захаров. Но ведь у тебя нет доказательств.
Забегай. Если бы были доказательства, я бы вас не беспокоил, а прямо в совет командиров. А вы их хорошенько допросите. Масло украли они. Они работают рядом на «кейстоне» и сперли.
Захаров. Что же я могу сделать?
Забегай. Как что сделать? Их нужно в работу взять. Я приказал им прийти сюда.
Захаров. Ну хорошо.
Забегай (кричит в дверь). Эй вы, идите сюда!
Входят Романченко и Синенький. Романченко отвечает на вопросы, а Синенький больше разглядывает кабинет и направляет улыбку то к Вальченко, то к Торской, то к Блюму. Блюм в ответ на его улыбку грозит пальцем.
Захаров. Забегай вот обвиняет вас в краже флакона масла для смазывания станка.
Романченко. Мы украли масло? Чудак какой! Ничего мы не крали.
Забегай. А я говорю — вы взяли.
Романченко. Ну, посуди, Колька, для чего нам твое масло? У нас свое есть.
Забегай. У меня было особенное, дорогое.
Романченко. Ах, особенное? Очень жаль. А где оно у тебя стояло?
Забегай. Да что ты прикидываешься? Где стояло? В станке, в шкафчике.
Романченко. Воображаю, как тебе жалко!
Забегай. Смотри, он еще воображает. Вы на это масло давно зубы точили.
Романченко. Мы и не знали, что оно у тебя есть. Правда же, Ванька, не знали?
Синенький небрежно мотает головой.
Забегай. Вот распустили вы их, Алексей Степанович. Стоит и брешет, не знали. А сколько ты ко мне приставал: дай помазать. Приставали?
Романченко. Ну, приставали…
Забегай. Ну и что же?
Романченко. Ну и что же. Не даешь — и не надо.
Забегай. А сколько раз вы просили Соломона Марковича купить вам такого масла? Чуть не со слезами: купите, купите. Ну, что ты на это скажешь?
Романченко. А что ж тут такого? Просили. Ни с какими слезами только, а просили…
Забегай. А вот уже четыре дня, как не просите и не вякаете. А?
Романченко. И не вякаем. А что ж…
Забегай. А почему это?
Романченко. До каких же пор просить? Не покупает — и не надо. Тебе купил, а нам не покупает. Значит, он к тебе особую симпатию имеет.
Блюм. Ой, какой вредный мальчишка…
Забегай. А мажете вы как?
Романченко. Обыкновенно как.
Забегай. Я уже знаю. Встаете, еще вся коммуна спит — и в цех. Федька мажет, а Ванька на страже стоит. Что — не так?
Романченко. Мажем, как нам удобнее.
Синенький. И ты можешь раньше всех встать и мазать.
Забегай. Вот ироды!
Блюм. Вы такие хорошие мальчики…
Захаров. Убирайтесь вон…
Федька и Ванька салютуют и скрываются. Вальченко, Торская и Блюм смеются. Улыбаются Захаров и Забегай.
Забегай. Ну, что ты будешь с ними делать?
Блюм. Я для вас, товарищ Забегай, куплю еще такого масла. А они пускай уж мажут. Они же влюблены в свой «кейстон».
Собченко (заглядывает в дверь). Алексей Степанович, даю сигнал на совет.
Захаров. Есть сигнал на совет.
Воргунов (входит и располагается на большом диване). Выяснили с маслом, Забегай?
Забегай. С ними выяснишь! Когда вымажут флакон, сами скажут, а теперь ни за что. Им масло жалко. И где они прячут?
Воргунов. Шустрые пацаны. Станок у них: не у каждой барышни такая постель.
Захаров. Согласитесь, Петр Петрович, это новая культура.
Воргунов. Пожалуй, новая…
Забегай. Социалистическая…
Воргунов. Вы думаете?
Забегай. А как же?
Воргунов. Так. Ну, а я еще подумаю.
В коридоре сигнал на совет командиров. Синенький, продолжая играть сигнал, марширует в кабинет. За ним, отбивая шаг, марширует Федька и еще три-четыре пацана одинакового с ними возраста. Кончив этот марш, они вдруг выстраиваются и начинают петь на мотив развода караула из «Кармен». Синенький подыгрывает на своей трубе.
Хор (за сценой).
Папа римский вот-вот-вотСобирается в поход.Видно, шляпа — этот папа:Ожидаем третий год…Туру-туру-туру,Туру-туру, туру,Туру-туру-туру,Туру-туру, туру, туру,Туру-туру-туру.
Воргунов живо аплодирует, мальчики собираются к нему.
Воргунов. Честное слово, хорошо. Вы были на «Кармен»?
Романченко. Аж два раза. И наш оркестр играет. Мы можем еще спеть для вас марш из «Кармен»: Петьки, Федьки, Витьки, Митьки.
Жученко. Эй, вы, музыканты, успокаивайтесь, пока я вас отсюда не попросил…
Романченко. Мы возле вас сядем, товарищ Воргунов. А то наша жизнь плохая: кто чего ни скажет, а Жучок на нас кричит.
Воргунов. Ну что же, садитесь.
Романченко. Вы у нас будете, как дредноут, а мы подводные лодки.
Синенький. Вы знаете как, товарищ Воргунов? Если Жучок будет нападать, вы правым бортом, а если Алексей Степанович — левым бортом.
Воргунов. А вы меня тут нечаянно не взорвете? Подводная лодка, знаете, опасная вещь…
Синенький. Ого! Вот вы сегодня увидите: будет атака подводных лодок — прямо в воздух.
Крейцер. У вас такие серьезные планы, подводные лодки?
