- Я знаю, Ахунд-ага, ваше имя чисто и свято для всех, живущих в Ширване. Но не забывайте, что основная масса местных молл такие, как Молла Курбангулу!
- Дитя мое, берегись! Не боишься ли ты, что наши соотечественники, люди грядущих поколений вспомнят нас не с благодарностью, а с проклятиями? Новое несет с собой необратимые перемены, предусмотреть которые человек не может. Хорошему часто сопутствует дурное!
Ахунд говорил со страстной убежденностью о проклятии грядущих поколений, воздевал руки к небесам, будто стремясь предотвратить катастрофу. Поэта пугали страстность и пророческий тон его речи. "Почему он так убежден в своих пророчествах? Ошибаются ли такие просвещенные люди, как господин Мирза Фатали Ахундов, господин Гасан-бек Зардаби? Но если они ошибаются, то тогда правы Молла Курбангулу, Закрытый и Алыш? Неужели старику не ясно?"
Ахунду все труднее было дышать. Он задыхался, при каждом вздохе плечи его поднимались, грудь вздымалась, при выдохе он съеживался, из горла вырывался хриплый, надрывный кашель. С каждым шагом он все больше опирался на Сеида Азима, последние метры по дороге к дому он почти повис на руках поэта. Сеиду Азиму было очень жаль больного старика. "Несчастный толкователь законов шариата! Нет среди твоих приспешников толкователя и врачевателя твоей болезни! Если бы кто-нибудь из детей твоего народа выучился пораньше, он бы смог помочь тебе... А молитвы и жертвоприношения твоих последователей не очень-то помогают даже такому святому человеку, как ты..."
У ворот Ахунд раскашлялся, потом долго молчал, о чем-то задумавшись и глядя мимо Сеида Азима, чуть отдышавшись, он пригласил Сеида Азима в дом. Их встретили мюриды Ахунда Агасеидали, добровольно взявшие на себя обязанности слуг. В их сопровождении Ахунд и Сеид Азим прошли через двор к дому и вошли в крайнюю, угловую комнату, где поэт помог снять старику верхнюю одежду и тюрбан. Ахунд остался в легком белом арабском хитоне, он опустился на ковер, облокотился на подушки и мутаки. Сеид Азим колебался, уйти ли ему, но старик задержал его:
- Остановись, двоюродный брат мой, мы много спорили с тобой, не знаю, имело ли это смысл, но я не успел сообщить тебе кое-что чрезвычайно интересное... Поэтому я и задержал тебя...
Сеид Аэим опустился на колени на тюфячок, рядом с Ахундом. Агасеидали продолжал:
- У меня к тебе два дела, дитя мое. Начну с более неприятного, чтобы закончить приятным... Чтобы ты не ушел от меня обиженным, хотя кто станет обижаться на старика, который желает счастья своему народу, особенно одному из лучших его сынов... Да, так вот. С момента нашей последней беседы прошло много лет. Ты был тогда молод, но слово, данное мне, что не будешь притрагиваться к веселящим напиткам, ты сдержал. Этим ты спас свое имя от многих неприятностей... Теперь я снова хочу предостеречь тебя... Разговор пойдет о сатирах, которые ты пишешь на беков, господ, молл... Хочу обратить твое внимание на то, что и первые просветители нашего народа вышли не из среды голодранцев и бедняков, а были детьми ханов и беков... И те, кто вопреки моим наставлениям и нашим обычаям первым направлял своих и чужих детей за границу, жертвовал крупные суммы на образование и просвещение бедняков, были беки-аристократы... Я знаю, ты вправе сказать, что не охаиваешь всех подряд, не говоришь на хорошее, что оно дурное, но... Вот тебе мой совет: оберегай себя от злопамятных и злонамеренных людей. Даже молла может ошибиться при совершении намаза, ты не имеешь на это права. Каждое пятнышко или тень на твоем имени в глазах недругов приобретают огромные размеры. Нет, нет, - поспешил вставить Ахунд, хотя Сеид Азим и не собирался ему перечить, а внимательно слушал, - стихи твои совершенны, язык твой меток и глаза видят зорко! Не о качестве твоих творений речь... - Ахунд умолк.
Решив, что старик закончил, Сеид Азим шутливо заметил:
- Укоры совести, гнев врага, упреки близких и укоризна любимой - это все равно что макать хлеб в мед, все это - жизнь...
Будто не слыша Сеида Азима, Ахунд продолжил:
- А вторая весть - радостная, дитя мое. К нам в Ширван приезжает господин Сеид Унсизаде, это очень просвещенный человек. Я ценю его ум. Я получил от него письмо, в котором он сообщил, что на собрании представителей мусульман обеих сект, и шиитской и суннитской, намерен обрадовать нас вестью об открытии в Ширване новых школ, в которых детей будет обучать светским наукам, рассказать об издании газет на родном языке и подписке на эти газеты, об организации библиотек и читален, где каждый сможет получить книгу. Господин Сеид Унсизаде объявит сбор пожертвований. Такое же письмо получил глава суннитской секты Ширвана господин Гаджи Меджид-эфенди. Господин Сеид Унсизаде известен своими твердыми религиозными убеждениями, и мы договорились с господином Гаджи Меджидом-эфенди, что соберем представителей своих сект в приемной нашей канцелярии...
Брат мой, я хочу, чтобы ты знал, что я написал господину Сеиду Унсизаде ответное письмо, в котором заверил его, что окажу ему всяческое содействие в его начинаниях. Написал о тебе и о твоей школе... Я думаю, что ты должен подготовиться вместе со своими единомышленниками к приезду гостя и от имени просвещенных представителей Ширвана сказать несколько слов...
Поэта потрясло сообщение Ахунда Агасеидали о готовящемся объединенном собрании суннитской и шиитской сект. Ему виделся фундамент будущего единства народа, заложенный этим собранием. Безусловно, он должен подготовиться к этому дню. Надо использовать этот случай, чтобы высказать свои мысли и сокровенные мечты. Единство и просвещение идут рядом, что может быть прекраснее! Будут издаваться газеты на родном языке, но наряду с этим будут изучать и русский, и другие языки. Как важно, что это не заклеймят как грех.
И молле и эфенди знать русский не грех...
Через несколько дней Сеиду Азиму довелось познакомиться с самим господином Унсизаде. Это были радостные часы в его жизни. Поэт с восторгом слушал его рассуждения о развитии науки, о физиологии человека и животных, о теологических спорах, которые велись на страницах газеты "Пахарь". Господин Унсизаде произвел огромное впечатление на поэта, ночью он написал стихотворение, посвященное гостю, и собрался прочесть его в мечети.
Он Ширван в храм науки решил превратить,
Завести просвещенье, читальню открыть...
Тот невежда и лжец, кто твердит, что аллах
Запретил говорить на других языках...
Вникни в смысл этих слов и в душе сохрани,
Что раскрыл нам в стихах сей второй Хагани:
Миллионы в России живут мусульман,
Но невежества их покрывает туман.
Путь к наукам Россия открыла и нам,
Вознесем же за это хвалу небесам...
... Служители Джума-мечети готовились к собранию мусульман исповеданий разного толка. Начисто вымели полы; место, где верующие оставляют обувь, покрыли свежим слоем глины. У стены, где будут сидеть господа и беки, разложили тюфяки и подушки. Все пространство мечети разделили на две половины, в той, где будут мусульмане-шииты, на молитвенные коврики положены специальные глиняные налобники, к которым во время молитвы шииты прикладывают лоб в поклоне, на каждом выгравированы стихи из сур корана. Их заранее принесли из мечети Сарыторпаг. На половине у суннитов этих небольших прямоугольников не было... Сегодня, наверно, впервые в истории Ширвана мусульмане суннитской и шиитской сект должны были одновременно совершить намаз в одной мечети. По просьбе главы суннитской секты Ширвана господина Гаджи Меджида-эфенди вершить молитву должен был глава шиитов - Ахунд Агасеидали. Гость - господин Сеид Унсизаде - должен был выступить после него.
Сеид Азим был в приподнятом настроении. Он пришел в Джума-мечеть задолго до начала молитвы. Мечеть была набита до отказа, с одной стороны сунниты, с другой - шииты. "Не сон ли я вижу? Неужели это правда? Разве само по себе присутствие стольких людей, в былые времена враждовавших друг с другом по любому поводу, не свидетельствует о том, что наши труды не пропали даром?" - думал Сеид Азим и радовался. В договоре двух главных ревнителей шиитской и суннитской сект он видел начало будущего всеобщего единения. С радостью, будто тесня ее, уживалось и сомнение: "Возможно ли то, к чему он стремится? Дождется ли он осуществления своих мечтаний?"
Ахунд Агасеидали совершал молитву перед алтарем, мукаббир повторял с кафедры.
... Речь господина Унсизаде была выслушана с должным вниманием. Но на лицах присутствующих ни он, ни Ахунд Агасеидали не могли ничего прочесть, и это настораживало поэта. Господин Унсизаде говорил с кафедры об открытии школ для детей мусульманской нации, о мусульманских газетах.
После того как выступил гость, слово предоставили поэту. Сам Ахунд Агасеидали назвал имя оратора: Гаджи Сеид Азим Ширвани. Не было единодушия в том, как встретили присутствующие это выступление: враги сдерживались только из страха перед влиятельными уважаемыми участниками собрания, друзья взирали с надеждой.
