Огонь угас. Достигла прохлада. Он укрыл ее, встал, перекинув через плечо одеяло римским плащом, подложил дров, вздул головешки. Часы: четверть пятого. Разлил остатки коньяка, выкопал со дна сумки пачку «Честерфилда», дымок прозрачной струйкой потек в очаг, плавно загибаясь над огнем и тая в языках желтого пламени, с гудением улетающих в дымоход.
— Разве ты куришь?
— Очень редко. Сегодня можно. Я хочу покурить с тобой. Я хочу сегодня ночью выкурить сигарету с тобой, у огня, здесь.
Он осторожно вытащил из пачки сигарету, прикурил от своей и вложил ей в губы.
— Я не умею… Надо тянуть в себя?
— Ага. Вот так. Вдохнуть. Подожди, — сначала выпьем по глотку. За город Верону. По последней.
— Почему за Верону?
— Нельзя спрашивать. Сначала выпить тост, потом вопрос.
Она выпила и затянулась. Дымок показался некрепким, сладковатым, приятным, он заполнил легкие и выдохнулся почти незримым продолговатым клубочком.
— В Италии есть город Верона, — шепотом говорил Ларик, глядя черными прозрачными глазами на нее и сквозь — в себя, в пространство. — В этом городе, маленьком и старинном, есть тесная, булыжная центральная площадь с колокольней и сторожевой башней. А в середине стоит памятник Ромео и Джульетте.
Тихий голос его удалился ввысь, стал едва различимой музыкой, счастливое ощущение легкости и полета объяло Валино тело. Прозрачная струйка сигаретного дыма развеялась и стала деревом, дерево ветвилось, черепичные крыши просвечивали сквозь крону, на сизой, умытой веками каменной площади светился белизной памятник, и два живых, прекрасных и юных тела сплелись на постаменте, струясь и переливаясь одно в другое.
— И если влюбленный положит белую розу к подножию этого памятника, — покачивал и пересыпался музыкальный звон, — то он будет счастлив в любви, и любовь его не изменит ему никогда.
Памятник превратился в картину на стене, на его месте появилось пятно неясного цвета, в центре пятна образовался черный четкий прямоугольник, и из него возник Ромео — в коротком плаще, бархатном берете на кудрях, в чулках до бедер, придерживая шпагу на боку. В руке у него благоухала белая роза, бьянка роса. Неслышными шагами приблизившись к ним, он склонился в плавном поклоне и положил розу на стол. Белая роза лучилась в темноте. Из складок плаща Ромео достал коробочку, на белом шелке горело золотое обручальное кольцо, он протянул его Вале и теплой, сухой, крепкой рукой сам надел ей на безымянный палец, опустившись на одно колено. И удалился так же беззвучно, вернулся в пятно света, свет медленно потускнел, померк, и видение исчезло.
Валя, ничуть не удивленная, засмеялась, потрогала колечко, потянулась к розе, ощутив упругость свежего стебля, взмахнула ею, понюхала, провела по лицу Ларика:
— Это тебе или мне?
— Нам.
— Значит, мы будем счастливы в любви?
— Всю жизнь.
— И мы теперь обручены? — повернула руку с кольцом.
— Ромео сам обручил нас.
— Мы теперь муж и жена?
— Да.
И этот прекрасный сон принял медленное вращение лазурной воронки тропического моря, и когда Валя закрыла глаза, улетая на теплой волне прибоя, уносящей ее туда, куда она хотела, она не чувствовала ни боли, ни страха, а была только волшебная и бесстыжая сказка, она была свободна свободой полета, и в остром блаженстве сна делала то, что хотела, и умирала раз за разом, благодарная ему за то, что он делает то, что она хочет, они были одно, и когда, паря и уносясь в забвении, она прошептала:
— Я люблю тебя… — это была такая правда, правдивее которой она никогда ничего не говорила.
…Она уснула, дыша ровно и бесшумно, а он еще долго лежал рядом, боясь пошевелиться, хотя знал, что она не проснется.
Затем повел себя несколько странно. Зажег свечу, всунул в золу очага ее окурок из пепельницы, а на его место, прикурив, положил другой; в золу же последовали еще три сигареты, внимательно извлеченные из пачки. В прихожей он снял ключ с гвоздика, вставил в дверь и повернул поперек. Из глубины письменного стола достал старинную вазу, сунул туда розу, налил воды и спрятал в кухонный шкафчик. Закрыл глухую штору на окошке, которая была отдернута.
После чего лег рядом, проверил фонарик, приказал себе проснуться в половине девятого, обнял Валю и растворился в счастливом сне.
Проснулся во тьме кромешной. Ежась от холода, помылся ледяной водой на кухне, снял лезвием легкую щетинку, брызнул одеколоном и дезодорантом, ворот свежей белой рубашки раскинул над вырезом черного пуловеру. Валя спала, свернувшись калачиком под пледом и одеялом.
Из магазина вернулся со снедаю, накрыл завтрак, водрузил бутылку шампанского, поставил повиднее треснутую, матовую от возраста вазу — королевским незапятнанным знаменем роза высилась в ней. Из карманчика куртки вытащил диктофон, проверил кассету, включил — отдернул штору.
Комната подсветилась чистым и несильным утренним светом. Музыка звучала негромко.
Валя пошевелилась и с сонной улыбкой открыла глаза.
Ларик, свежий, улыбающийся, сидел на тюфячке возле столика, и две чашки кофе дымились рядом. Неяркий в свете солнца огонь трещал в очаге.
— Доброе утро, — сказал он, подходя и целуя, и это было как продолжение сна и одновременно пробуждение. — Чашку кофе принцессе в постель?
Она увидела розу, что-то припомнила, глаза ее изумленно распахнулись.
— Послушай… — выговорила она и увидела на пальце кольцо.
Шампанское хлопнуло, стакан охолодил ее руку, колечко звякнуло об стекло.
— За лучшую из женщин, — сказал Ларик. — За тебя.
Она машинально глотнула, отдала стакан, — кропотливо припомнила ночь; не почувствовала ожога от горячего кофе, вспомнила, ахнула… кофе пролился на подушку, расплываясь коричневым пятном, похожим на Австралию.
Роза.
Кольцо.
Ромео!
Ночь.
— Я люблю тебя всю мою жизнь, — сказал он.
— Ты прекраснее всех на свете, — сказал он.
Зрачки ее расширились, рот приоткрылся.
— Откуда эта роза? — выговорила она.
— Я сейчас купил возле магазина.
— Откуда это кольцо?..
— Кольцо? — изумился он. — Я надел тебе ночью на палец… ты не помнишь?.. Мы выпили, но…
Она помотала головой, глотнула кофе и стала вытирать ладонью впитавшееся пятно.
— Мне такое чудилось… странный сон… наваждение.
И рассказала ему все.
Он сел рядом, обнял, прошептал в лицо:
— Если ты жалеешь, мне остается только умереть…
— Не надо, — сказала она. — Ты живи. Иначе как же я теперь?..
И потом, в тепле постели, испытывая такую близость с другим человеком, о возможности которой раньше и не подозревала:
— Слушай, но ведь так не может быть… А может, я сошла с ума…
— Мы оба сошли с ума…
— Я не думала, что у меня это будет так…
— Я тоже…
— И ты никогда теперь от меня не уйдешь?
— Никогда. До березки. И после смерти тоже.
— Хм. Не думала, что я такая бесстыжая.
— Любить не может быть стыдно.
— А как же она? — спросила Валя, имея в виду Катю.
— Есть только ты. Одна ты во всем мире.
— А ты мне что-нибудь сказал, когда надевал кольцо?
— Я просил тебя быть моей женой.
— Да? И что же я ответила?
— А ты не помнишь?
— По-моему, я сказала, что мы теперь уже и есть. Она села, скрестив ноги, и стала водить пальцем по его лицу.
— Слушай, — сказала она, — ты можешь мне ответить сейчас на один вопрос?
— Любой. Всегда.
— О чем ты сейчас думаешь?
Он открыл глаза и потянулся за сигаретой. Она зажгла ему спичку — новым, незнакомым ей самой движением поднесла.
— Об одном человеке, — медленно ответил он, — Который вытащил меня в декабре из метро, когда я собирался… не тянуть дальше без тебя…
43. Джентльмены не опаздывают к завтраку
Человек, о котором он думал, в этот момент пожал руку водителю и вышел у гастронома на Чернышевской площади. Отоварившись к завтраку, он набрал код у подъезда за углом, поднялся на пятый этаж и позвонил обычным сигналом: один длинный и два коротких.
— Папка приехал! — дочка повисла у Звягина на шее. — А почему ты иногда так звонишь?
— Просто в детстве мы со школьным другом часто ходили на станцию — его отец работал машинистом. Тогда по системе знаков оповещения боевая тревога подавалась гудком локомотивов: один длинный и два коротких. Вот — память о дружбе.
На лице его не было никаких следов утомления.
— Ну, — вопросил он, — где субботний завтрак главе семейства?
За столом обе стороны выдерживали характер: женщины не задавали вопросов, а он ждал, чтоб они были заданы.
— Быстро ехали? — сухо спросила жена.
— Не слишком.
— И стоила того поездка?
— Надеюсь.
