дней дождя не напоят.
Она прожгла его пристальным взглядом – глаза как уголья, – и на миг Пиджака посетила устрашающая мысль, что старая карга превратится в ведьму и наведет на него моджо, жуткую порчу. Взамен она запрокинула голову и расхохоталась, раскрыв рот, полный десен, с одним-единственным желтым зубом, торчащим, как шарик масла на тарелке. Ее завывания и карканье напоминали козлиное блеяние.
– Немудрено, что Хетти тебя терпела! – прогоготала она.
– Так вы знали мою Хетти?
Не сразу она пришла в себя, пожевала пустыми челюстями и хохотнула:
– А то, сынок.
– Мне о вас она никогда не рассказывала.
– А на кой черт? Все едино ты был пьянь и нисколько не слушал. У тебя в голове ничегошеньки не держалось. Небось, и меня не помнишь.
– Чуть-чуть…
– Угу. Меня мужики зазывали в постель на восьми языках. Где уж теперь. Все еще пьешь?
– Нет, с тех пор как увидел… нет, сейчас нет.
– А судя по виду, хотелось бы. Небось, хотелось бы.
– Еще как. Но я стараюсь… э-э… да не. Обойдусь.
– Что ж, устраивайся поудобней, мистер, и я тебе нарассказываю такое, что любому выпить захочется. А как закончу, там уж иди и делай что пожелаешь. Но сперва – где мой сыр?
– Чего?
– Сыр.
– Нет у меня никакого сыра.
– Тогда об этом расскажу вперед всего, – ответила она, – потому как все связано. Расскажу только раз. Но чтобы духу твоего тут не было, коли не принесешь мой сыр.
* * *
Когда сестра Пол попросила подкатить ее к окну, где они оба могли видеть солнечный свет, Пиджак спокойно сел рядом, потирая подбородок и делая глубокие вдохи. Стоило по ее просьбе поставить коляску на тормоз и подтянуть к окну свой стул, как она начала:
– Мы все друг друга знали. Хетти, я, мой супруг, моя дочурка Эди, родители сестры Го – к слову, тетушка и дядюшка Кузин. Нанетт и Сладкой Кукурузы. И, конечно, твой приятель Руфус. Все мы приехали из разных концов Юга в одно и то же время. Хетти и Руфус были младше всех. Мы с моим мужем – старше. Мы последовали за Эди, которая забрала нас с Юга. Мы с супругом завели церквушку у меня в гостиной. Потом набралась община, и немного погодя вскладчину мы скопили достаточно, чтобы прикупить клочок земли у самых Коз-Хаусес. Тогда земля стоила дешево. Так и начались Пять Концов. Так оно все началось.
Понимаешь ли, в сороковых, когда появились мы, Коз был сплошь итальянским. Жилпроект отгрохали для итальянцев, чтоб они разгружали корабли в гавани. Когда мы приехали, там уже все умерло. Корабли ушли. Доки закрылись, а нас итальянцы не больно жаловали. Факт: нельзя было и пройти до центра по Сильвер-стрит. Либо садись на автобус или в метро, либо лови машину – своей ни у кого не было, – либо бегом беги. На Сильвер-стрит не выходили, коли зубы дороги, только когда час совсем поздний и денег на автобус нет.
Ну, нам-то хоть бы хны. На Юге приходилось и хужее. Сама я думала об итальянцах не больше, чем когда глядела на птичку, что крошки клюет.
По будням я работала у белой дамы на Коббл-Хилл. Однажды она устроила у себя прием, и я заработалась допоздна. Ну, холодно было, автобусы ходили редко, и домой я отправилась на своих двоих. Так случалось иногда в позднее время. По Сильвер-стрит я не пошла. Все больше окраиной. Спустилась по всей Ван-Марл, а как дошла до Слэг-стрит, повернула и шла домой вдоль гавани, где стоят заводы. Таким путем цветные добирались домой поздними вечерами.
Вот шла я той ночью по Ван-Марл – небось, как раз часа в три утра – и тут увидала за два или где-то три квартала, как бегут на меня два мужика. Белые. Очертя голову. Прямиком на меня. Один за другим.
Ну, я цветная, на улице темно, и я знаю: как паутинка ни совьется, а всех собак повесят на меня. Спряталась в подъезде и поджидала. Они пробежали прямо мимо меня. Первый – опрометью, а за ним второй не отстает. И вот тот-то второй – коп.
Когда они добрались до угла Ван-Марл и Слэг, первый останавливается на перекрестке, повертается и достает пистолет против второго, полицейского. Подловил его. Того гляди, снес бы копу голову.
И подумай ты, откуда ни возьмись принесся грузовик – и бум! Снес того малого на перекрестке. Хорошенько расплющил. Умертвил на месте. Тогда грузовик остановился, и все затихло.
Коп выбежал на улицу, смотрит на того с пистолетом. Он мертвее, чем вчерашнее спагетти. Тогда коп идет к водителю. Я слышу, как водитель ему: «Я никого не видел». Тогда коп говорит водителю: «Не уезжай. Я пошел звонить». Побежал в телефонную будку для полиции, за подмогой. Забежал за угол и пропал из виду.
Ну, тут мне пришло время уходить. Я давай из подъезда и ходу по тротуару мимо грузовика. Семеню себе, а тут малый из-за руля меня окрикивает: «Помогите, пожалуйста».
Я хотела идти дальше. Перепугалась. Это же не мое дело. Вот и прошла еще пару шагов. Но малый за рулем все умолял. Говорил «пожалуйста, пожалуйста, помогите», – не унимался.
Ну, видать, услышала я тогда Господа: «Иди и помоги ему. Вдруг он раненый или ушибленный». Тогда я подхожу к водителю и говорю: «Вы там ушиблены?»
Он оказался итальянец. Говорил с таким акцентом, что один дьявол разберет. Но суть его слов была такова: «У меня беда».
Я ему: «Вы ничего плохого не сделали. Тот субчик сам под колеса сиганул. Я все видела».
Он мне: «Не в том беда. Мне надо перегнать этот грузовик до дома. Я дам вам сотню долларов, ежели его перегоните».
Тут сестра Пол замолкла и пожала плечами, словно извинялась за нелепую неурядицу, в которую влипла. Затем возраст взял свое, и она зевнула, но продолжила:
– Я всего лишь деревенская бабка. В городе долго не жила. Но неприятности чуяла. И сказала: «Вы уж езжайте себе, мистер. Я в ваши дела не лезу. Я ничего не видела. Иду себе домой в Коз-Хаусес, где проживаю. Всего вам хорошего».
Ну, я отворачиваюсь, а он все умоляет. Никак не пускал. Открывает дверцу и говорит: «Гляньте мне на ногу. Сломана».
Гляжу я. По всему видать, так он втопил педаль, что каким-то манером сломал себе правую ногу. Вся была перекошенная. И тогда он поднимает рукой левую ногу и показывает мне. Левую-то, что на сцеплении, ему вовсе рукой ворочать приходилось. Она была хромая. Он мне говорит: «У меня был инфаркт. Слушается только один бок. Не осталось ног, чтоб водить».
Я ему: «Ну, я вам
