Ещё один — пузатый мужик с длинными, собранными в хвостик волосами, окладистой с проседью бородой и простым деревянным крестиком на волосатой груди, оказался отцом Никодимом, служившим настоятелем где-то в Подмосковье. Я изрядно удивился, не понимая, что может духовное лицо делать в компании светских персонажей, но генерал, заметив моё изумление, с улыбкой подмигнул и прояснил ситуацию:
— Когда-то отца Никодима звали Николаем, и служил он у меня в подчинении. Я к 45-му до подполковника дорос, а он до капитана. Как он своим голосищем в атаку роту поднимал… Мы с Колей, считай, всю войну прошли от Москвы до Праги. А потом он решил, что пора грехи замаливать, в попы подался.
— Не в попы, а в священнослужители, — подняв указательный палец, прогудел отец Никодим.
— Хрен редьки не слаще, — расхохотался генерал. — И ведь, что интересно, Успенский пост на дворе (верно, Коля?), а он в парилку.
— Бог не выдаст, — размашисто перекрестился батюшка.
Я же был представлен моим благодетелем как гений парикмахерского дела, которого он решил познакомить с настоящей баней.
— А потом можно и в бассейн окунуться, — добавил Кузьмин.
— Сперва был храм, потом — хлам, а теперь — срам, — прокомментировал отец Никодим.
В бане полыхал хлебный жар с лёгкой примесью мяты и эвкалиптового масла. На деревянных стенах и лавках чем-то острым были нацарапаны автографы. Модные поэты, эстрадные дивы, космонавты, народные артисты… Подозреваю, что Андрей специально не зачищал эти надписи, мол, видали, кто к нам хаживает?!
Андрей тем временем ещё поддал жару, плеснув на камни воды с добавлениями масел, и горячая волна которого накрыла меня, лежавшего на среднем полке, поволокла бесчувственного по гладким доскам, как утекающая вода. На верхней полке развалил своё мощное тулово отец Никодим, а банщик уже хлестал по белому и жирному, бабьему заду Хайкина крепким дубовым веником. Тот повизгивал, словно поросёнок, а генерал отпускал в его адрес казарменные шуточки:
— Что, Лёва, не нравится тебе русская баня? Небось тебе как еврею миква да швиц[1] милее?
— А ты откуда, Иваныч, эти названия знаешь? — поинтересовался Гусь.
— Да уж знаю, Михалыч, жизнь многому учит. Или тебя лучше Мойшевичем звать, батюшку небось Мойшей звали? — хохотнул генерал.
— Смейся, смейся, вот придёшь ко мне хозяйство своё лечить — а я тебе не тот препарат выпишу, конец и отвалится.
— Так я сую куда надо, — не унимался поймавший кураж Кузьмин, — а на случай чего презервативы имеются, заграничные. Это если бабёнка попадётся непроверенная.
— Всё грешишь, — прогудел батюшка.
— Грешу, Коля, а кто не грешен? Сам-то в пост в бане нежишься. Живём-то один раз. Женщины даны на радость нам. Это ты за нас молись лучше, отмаливай грехи и свои, и наши… Слушай, Аркадий, а ты чего это тренировать бросил?
— Так 60 годков стукнуло, — неохотно откликнулся с нижней полки Чернышёв, — кое-кто решил, что пора уже и честь знать.
— В пенсионеры, значит, списали… С Тарасовым заодно? Я думаю, рановато вас с ним на пенсию отправили, могли бы вы ещё пользу принести своим клубам. Я хоть по долгу службы за «команду лейтенантов» всегда болел, но динамовцы, ты же знаешь, для меня никогда чужими не были. И в сборной могли бы ещё работать, странно, что после «золота» в Саппоро вас с Анатолием из команды попросили. И куда ты теперь?
— Директором в динамовскую спортшколу. Почётная ссылка, — грустно усмехнулся Чернышёв.
— Ну ты это, не раскисай… Будешь теперь талантливую молодёжь воспитывать.
Хорошо так лежать, не открывая глаз, лениво вслушиваясь в разговор. Андрей тем временем добрался до батюшки, обрабатывая его сразу двумя вениками.
— Ух, Господи помилуй, хорошо-то как! — гудел, словно шмель над полным нектара цветком, отец Никодим. — Господи помилуй!
Меня тоже не миновала участь сия, и я по достоинству оценил умение нашего банщика, заставившего как следует раскрыться поры моей кожи и напитаться этим мятно-эвкалиптовым жаром. Нет, пожалуй, не зря пришёл, никакая ванная или душ не заменят настоящей русской бани.
— …нищета людская, на бутылку не хватает, вот и тащат, что плохо лежит, — услышал я голос Утехина. — А пьют поголовно, особенно на производстве. С утра уже глаза залиты.
Да что говорить, даже бабы пить стали.
— А ты что, предлагаешь сухой закон ввести? — спросил Хайкин. — Только ты учти, что на водке государственный бюджет держится.
— На самом деле ущерба от пьянства больше. Прогулы, травматизм, воровство… Но и сухой закон — тоже перегиб. Народу радость нужна. Будь моя воля, выдавал бы по бутылке на праздник лучшим работникам.
— Вот станешь, Ваня, министром, посоветуешь кому надо…
— Замы никогда не становятся начальниками, запомни это, Валера. А все решения у нас принимает Политбюро, и мне в его рядах оказаться не светит.
— Что так? — поинтересовался генерал. — Вроде по 5-й графе замечен не был…
— Тут другое, — с неохотой ответил Утехин.
— Ну, чего замолчал? Давай уж, колись.
— Да дочурка поднасрала, полгода назад замуж за иностранца вышла. Ладно бы за представителя соцстраны, так ведь за западного немца.
— А почему мы об этом только сейчас узнаём? Чего ж молчал-то?
— Да было бы чем хвалиться.
— Ну хоть не за еврея…
— А чем это тебе, Валера, евреи не угодили? — сразу поднял голову Гусь. — Чуть что — сразу евреев поминаешь.
— За то, что Христа распяли, — лениво поворачиваясь на другой бок, заявил Кузьмин.
— Распнули, — поправил батюшка.
— Да какая хрен разница, суть дела от этого не меняется.
— Если уж на то пошло, то распнули его римляне, а вообще это были внутренние еврейские разборки, — парировал Гусь. — Иисус появился на свет из чрева еврейки, а у евреев приоритетным считается родство по материнской линии. И, между прочим, сподвижниками Христа, его учениками тоже были евреи.
— Вот, на всё у хитрого иудея найдётся ответ! Коля, скажи что-нибудь, постой за честь православия.
— Ты ж вроде атеист, — прогудел тот.
— Атеист, но русский. И даже крещёный, хоть и не ношу креста.
— Русский, — передразнил Гусь. — Было бы чем гордиться. Вы, русские — Иваны, не помнящие родства. А каждый еврей несёт в себе память предыдущих поколений, заложенную на генетическом уровне. Каждый из нас — Давид и Соломон. И ни советская власть, ни фашисты не смогли задавить в нас этот зов крови.
— Вот только не надо сравнивать советскую власть и фашистов, а то мы тут до такого договоримся… Советская власть объединила народы, сделала их равными. И, между прочим, революцию тоже евреи устроили. Правда, потом вашего же брата через одного к стенке ставили… А на русских зря ты накатил, зря. Есть такая штука, о которой вы, иудеи, не знаете, и называется она русский характер. Когда с гранатой бросаешься под танк, когда жизнь по сравнению с идеей не стоит и ломаного гроша…
— Русский русскому рознь, — не унимался венеролог. — Есть и такие, что специально на еврейках женятся, чтобы получит право на выезд в Израиль. И я их понимаю. Люди уезжают от нищеты и унижения. Почему при первой возможности за границу рванули десятки тысяч евреев? Уезжают музыканты, писатели, актеры, жизнь там будет труднее, возможно, придётся трудиться на низкоквалифицированной работе, но они будут жить, а не гнить.
— Это кто, ты, что ли, здесь гниёшь? По-моему, ты здесь неплохо пристроился. Тебе несут больше, чем официально зарабатываешь, и не только коньяком.
— Да не о том я… А насчёт несут — можно подумать, ты в своё время мало имел при своей генеральской должности. У вас же в армии сплошная халява, особенно для командиров. Видел я твою дачу, так небось из ворованных, выписанных якобы на армейские нужды, стройматериалов выстроена. Да и кто строил — солдатики-срочники, халявная рабочая сила.
— Все воруют, — подал голос Чернышёв. — А уж Лёва, думаю, на своей базе за троих выносит. Это только с хоккеистов взять нечего, кроме коньков и клюшек. А требуют больше, чем с вас, дармоедов, даже после «золота» Олимпиады с постов снимают.
