Поднялся Ванятка; Андрей Иванович и не шелохнулся, будто он и не был Бородиным.
Через минуту зычный Ваняткин голос с улицы стал перечислять и бога, и Христа, и мать его, и поименно всех апостолов.
– Знает службу. Мотри, как чешет, без запинки, – умиленно говорил Якуша, поглядывая в окно.
И актив загомонил на разные голоса:
– Хоть бы мать божью пощадили, срамники…
– А то ни што! Дождемся от них пощады.
– Он мать родную опудит.
– Кто опудит? Чем?
– Известно, матерщиной.
– Это ж присказка, темные вы головы! Мать вашу… Извиняюсь, то есть в род людской.
– Это что еще за ералаш? Актив называется!..
– Не укрывайтесь активом. Где беднота, там и срамота.
– Чего, чего? Кто там в бедноту пальцем пыряет?
И вдруг пьяный Серган заорал частушку:
Хорошо тому живется,Кто записан в бедноту:Хлеб на печку подается,Как ленивому коту!
– А ну, кончай базар! – поднялся Кречев. – Вы зачем сюда пришли? В матерщине состязаться? Которые пьяные и не могут держать язык за зубами, прошу выйти! Капитолина Ивановна! – крикнул хозяйке. – Задерните шторки, чтоб ни одна рожа не заглядывала.
И пока хозяйка ходила по окнам, задергивая и оправляя шторы, Кречев читал повестку дня:
– Значит, на первый вопрос у нас стоит – утверждение контрольной цифры и распределение хлебных излишков по хозяйствам. На второй – выявление кандидатур на индивидуальное обложение. Вопросы, товарищи, серьезные, а потому требуется внимание. Слово имеет товарищ Зенин.
Сенечка встал, оправил на себе гимнастерку темно-зеленого сукна – первую вещь, полученную им из партраспределителя, разогнал складочки под широким командирским ремнем и, глядя в потолок, начал издаля, как и полагалось, по его разумению, начинать речь большому человеку.
– Товарищи, как вы все знаете, нашу страну из края до края охватил небывалый трудовой подъем. Трудящиеся массы под водительством партии большевиков и ее испытанного боевого вождя всемирного пролетариата, верного продолжателя ленинского дела товарища Сталина идут от победы к победе. Нет в мире такой силы, которая смогла бы остановить это наше победоносное движение вперед к всемирной революции, к победе всеобщего коммунизма…
Не успел Сенечка как следует развернуться вширь и вглубь этого всемирного наступления, как его хорошо налаженную речь перебил затяжной раскатистый храп.
– Это что за соловей? – вскинул голову Кречев.
– Тараканиха запела.
– А ну-к, разбудите ее!
Сидевший с ней рядом Максим Селькин ткнул ее локтем в бок:
– Очнись, баба! Мировую революцию проворонишь.
– Дык ить я вовсе и не сплю, – захлопала глазами Тараканиха. – Слушаю я, слушаю.
– А кто храпит?
– Это я по болезни. Нос закладывает.
– Так выйди на двор и просморкайся!
– Я эта, ртом дышать буду.
– А може, еще чем? Гы-гык!
– Прекратите вредные выходки и намеки! – Кречев хлопнул пятерней об стол и сказал Зенину: – Продолжайте в очередном порядке.
Зенин еще долго говорил о всеобщем энтузиазме в ответ на происки международного капитала и его китайских наймитов на КВЖД, о важности подписки на третий заем индустриализации, и, когда дошел до классовой борьбы, Тараканиха опять заснула, но без храпа, на этот раз тоненько и заливисто высвистывала губами. Зенин метнул взгляд на Селькина, соседа ее, тот было замахнулся локтем – потормошить, но его остановил Андрей Иванович.
– Ш-ш! – осаживая ладонями ропот, Бородин взял со стола шкалик с чернилами, оторвал клочок газеты, пожевал его, намочил комочек в чернилах и, положив себе на ладонь, выстрелил щелчком в Тараканиху. Чернильный шарик шлепнул ей прямо в губы. Тараканиха почмокала губами, потом рукой сняла шарик, размазывая чернила по лицу. Все грохнули разом и на скамьях, и за столом. Тараканиха воспрянула и, не понимая, в чем дело, тоже засмеялась за компанию. Это подстегнуло всеобщий смех. Даже Сенечка, поначалу укоризненно смотревший на свою застолицу, не выдержал, прыснул раза два, точно кот, прикрывая рот ладонью.
– Ну хватит, хватит, товарищи! – начал он урезонивать смеявшихся и вдруг перешел на серьезный тон: – Кулачество и его пособники стараются повсюду срывать собрания, принимающие контрольные цифры. Вы что, забыли, где находитесь? Или не понимаете, что наступил накал классовой борьбы?
– При чем тут классовая борьба? Какое кулачество? Это ж актив! – говорил укоризненно Кречев, оправившись от смеха.
И все сразу притихли, виновато поглядывая друг на друга.
– Это не имеет значения, что актив, – строго отчеканил Сенечка, – формы классовой борьбы бывают разные: и явные выступления кулаков, и закулисные, путем использования подкулачников. Кстати, еще совсем недавно в вашем активе заседал некий кулак Федот Клюев.
– Он не кулак, – ответил угрюмо Кречев.
– По вашему мнению. А по решению партячейки Клюев занесен в списки кулаков, и райисполком утвердил этот список.
– Не понимаю, куда гнешь? – спросил Кречев. – Что ж, по-твоему, среди нас есть недовыявленные кулаки?
– Я ничего такого не говорил. Но устраивать комедию из серьезного мероприятия не к лицу, товарищи активисты.
– Дак ты же сам смеялся! – крикнул со скамьи Серган.
– Мало ли что, – важно вскинул голову Сенечка.
– Ах, тебе можно смеяться, а нам нет?
– Что ж, выходит, у Тараканихи классовое лицо, ежели над ней смеяться нельзя?
– А какая у нее задница?
– Товарищи, успокойтесь! Я же не в порядке осуждения сказал это, а в порядке профилактики. – Сенечка почуял, что перегнул палку с классовой борьбой, – и Кречев нахохлился, и активисты забузили. – Давайте перейдем, к делу. А вы, товарищ Караваева, идите в кубовую и вымойте лицо.
Тараканиха встала и, шурша длинной черной юбкой, пошла в пристрой, а Сенечка взял из Левкиной папки какую-то бумагу и стал махать ею:
– Значит, так, на Тихановский сельсовет спущена контрольная цифра на хлебные излишки по ржи. Надо сказать, что райзо явно занизило наши возможности; составляя хлебный баланс, оно указало всех излишков по Тихановскому району тысячу пудов ржи. Это позорно малая цифра! Тихановский исполком под председательством товарища Возвышаева поставил на этой цифре большой крест. И вывел новую для Тиханова – 5230 пудов. Вот эту цифру мы, товарищи, и должны сегодня принять к сведению и распределить ее по хозяйствам. Беднота от обложения конечно же освобождается. Значит, основная часть должна быть наложена на кулаков, остальное разнести по середнякам. Какие будут соображения?
– А чего тут соображать? Расписывайте!
– Правильна! Пускай те соображают, которым платить надо.
– Нам от этих соображениев ничего не прибавится. Что на нас, то и при нас.
– Так-то… Чистая пролетария.
Это бабы загалдели: Санька Рыжая, Настя Гредная, Васютка Чакушка; их так и звали на селе – красноносые сороки.
Кречев покосился на бабий угол и ворчливо изрек:
– Повторяю, базар ноне отменен, поскольку день урожая.
– Дай мне сказать слово! – потянулся Якуша к председателю.
Тот кивнул, и Якуша вскочил проворно, по-солдатски, руки по швам, голова стриженая, уши торчком, как самоварные ручки.
– Мы на партийном собрании подработали этот вопрос и предлагаем его на утверждению всего актива и группы бедноты. Значит, со всех кулаков, а их восемнадцать хозяйств, по установленному максимуму – взять по сто пудов; на середняцкие хозяйства наложить, исходя из количества едоков, – по два пуда на рыло, на едока то есть. Итого у нас выйдет в самый раз, поскольку едоков в Тиханове всего две тысячи сто восемьдесят, минус беднота и служащие районного масштаба.
– Дак ежели вы все уже решили, тогда зачем нас пригласили сюда? – спросил Андрей Иванович.
– К вашему сведению, партячейка имеет право выражать собственное мнение, – снисходительно пояснил Зенин, подслеповато щурясь на Бородина. – А ваше дело соглашаться с ним или отвергать его.
– Раньше на пленуме сельсовета и партийные, и беспартийные вместе вопросы и намечали, и обсуждали. А теперь вы там решили, а мы здесь либо голосуй за, либо отвергай… Чтобы видно было – кому шею мылить. Так, что ли? Хитро вы придумали, ничего не скажешь.
– Товарищ Бородин, вы что, ставите под сомнение авторитет партии? – вскочил Сенечка.
– При чем тут партия? – поднялся и Бородин. – Ты в ней состоишь без году неделя и уж за всю партию хочешь распоряжаться. Людей уважать надо! Пригласили сюда чего делать? Работать? Вот и давайте вместе работать, считать – что почему. И нечего подсовывать нам готовые бумажки. Вы их писали, сами и подписывайтесь под ними, а нас не впутывайте.
– Правильно, Андрей Иванович! – гаркнул опять Серган. – Дай ему понюхать нашего самосада.
– Кречев, может, ты внесешь ясность на попытку опорочить партийную линию? – багровея, обернулся Сенечка к Кречеву.
