– А как с Клюевым быть? – спросил Серган.
– Как со всеми кулаками, – ответил Сенечка.
– Он же член сельсовета! Депутат! – заорал Серган.
– Был, да вывели. А вы не берите на горло! – крикнул Сенечка.
– Федот – мастер, колесник! А ты – сморчок! Слепень на конской заднице!
– Это что за подкулачник? – обернулся Сенечка к председателю. – Клюев его напоил? Специально подпоили!
– Меня подпоили?! Ах ты, мать-перемать… Я тебя самого счас напою Капкиным кипятком. Утоплю в кубовой!
Серган бросился к столу, опрокидывая скамейки, но на плечах его повисли Ванятка и Андрей Иванович. А Сенечка побледнел, по-заячьи выпрыгнул из-за скамейки да брызнул через заднее крыльцо на улицу. Только его и видели.
– Да я ему ноги из шагалки повыдергаю, как у цыпленка. Соплей зашибу и разотру в порошок! – долго еще бушевал Серган, но на улицу не вышел, не побежал за Сенечкой.
3
В тот же день Сенечка Зенин передал в окрисполком заверенную Возвышаевым телефонограмму:
«Срочно: о классовой борьбе в Тихановском районе при проведении хлебозаготовок:
В с.Тиханове подкулачник Клюев Сергей на заседании пленума с/совета пытался избить секретаря партячейки Зенина, но, по независящим от него причинам, действия эти вовремя были пресечены.
Того же числа, т.е. 14 октября, в с.Тимофеевке была проявлена массовая попытка к избиению районной делегации и пред, с/совета на церковной паперти. С подстрекательством в неповиновении местным властям выступил б.священник Покровский. И только решительное противодействие пред, райисполкома т.Возвышаева и всей делегации предотвратило опасные последствия.
В ночь на 14 октября три неизвестные личности в саду Тихановской больницы выстрелами из огнестрельного оружия разогнали сторожей сада, а потом были украдены все заготовленные яблоки прямо в кооперативных кадках, и в ту же ночь в здании клуба, где происходила репетиция к спектаклю, через окно был произведен выстрел и разбито стекло.
Все это, вместе взятое, а также жалобы чуть ли не всех членов комсода говорят, несомненно, о том, что кулацкая часть деревни перешла в активное наступление.
Просим содействия со стороны органов ОГПУ».
На другой день явился из Рязани уполномоченный ОГПУ и увез с собой арестованных отца Василия и Сергана. А после обеда Возвышаев вызвал к себе Кречева.
Возвышаев был строг и хмур, руки не подал Кречеву, а только указал на стул, приставленный с торца к столу:
– Расскажите, что там у вас произошло доподлинно? Что это за подкулачник Клюев? С какой целью он задумал избиение?
– Какая у него цель? По пьянке да по дурости. – Кречев тоже хмурился и был недоволен, что его принимают, как подследственного.
– Плохо вы знаете своих людей. Говорят, он родственник кулака Клюева?
– Вроде бы, седьмая вода на киселе.
– Почему он оказался в списках бедноты?
– Потому как беспортошный. Все, что ни заработает – все пропивает.
– Но у него ж корни сырые. По социальному происхождению Клюевы относятся к обеспеченной прослойке.
– То Клюевы, а этот Серган, осколок от Клюевых.
– Значит, по-вашему выходит, что родственные узы ничего не значат в классовой борьбе?
– При чем тут классовая борьба? Человек пьяный, обыкновенный хулиган.
– Обыкновенный хулиган, да? А почему он не набросился с кулаками на Бородина? Или на кого-нибудь еще из мужиков? Они ж его за руки хватали да связывали!
– Об этом вы самого Сергана спрашивайте.
– Его спросят где следует и как следует… А вам делаем предупреждение – во избежание подобных случаев прошерстите весь состав актива и бедноты. Не то у вас, оказывается, кулаки да подкулачники заседали на пленумах… случайно.
– Дак чего? Вывести всех, что ли, которые выпивают?
– Вы мне тут не разыгрывайте комедию с непониманием классовой борьбы! Вы что, гордитесь тем, что сорвали индивидуальное обложение двух кулаков?
– Я ничем не горжусь.
– Тогда объясните, как это у вас вышло, что голосование насчет обложения Алдонина и Клюева сорвалось?
– Вы же знаете! Поднялся пьяный Серган и бросился на Зенина.
– А кто вел агитацию перед этим? Кто оспаривал законность обложения кулаков?
– Какую законность? – опешил Кречев.
– Забыл?! Так я тебе напомню: выгораживал кулаков Алдонина и Клюева хорошо известный тебе Бородин. Говорят, он является твоим другом.
– Мало ли чего говорят! Вон, говорят, что и ты к нему шастал, вроде бы в зятья навязывался, – обозлился и Кречев.
Возвышаев вскочил из-за стола, одернул свой коричневый френч и, кося глазом на печку с отдушником, отчеканил:
– Вы, товарищ Кречев, с огнем играете. Я ведь могу и запротоколировать вашу попытку приплести к выгораживанию кулаков авторитет самого председателя РИКа. Дело не в личности Возвышаева, а в священном авторитете Советской власти. Мало ли где я бываю в свободное от работы время. Но у меня, у председателя РИКа, на пленумах исполкома некий Бородин не принимал участия. Понятна вам разница между моими связями и вашими?
– Вы меня зачем вызвали? Чтоб о связях толковать? – встал и Кречев.
– Я вас вызвал затем, чтобы выслушать, каким образом вы собираетесь исправить ошибку вашего пленума? Вот и давайте выкладывать свой план на этот счет. – Возвышаев сел и сердито уставился в стол перед собой.
Сел и Кречев.
– Никакого плана тут нет. Просто Зенин попросил на этот счет провести заседание группы бедноты совместно с партячейкой, а комсод исключить. Я согласился.
– А что думаете насчет колхоза? Почему медлите с его организацией?
– Где его размещать? Двор, правление! Под чистым небом, что ли? Дайте нам дом Скобликова!
– Нет. Там организуем ссыпной пункт. А вы возьмите дом Успенского. Вот вам и правление.
– Как это – возьмите? Конфисковать, что ли?
– Хотя бы.
– Дак ведь он учитель. А учителей, по указу, трогать не полагается.
– Успенский компрометирует себя как учитель. В ночь на четырнадцатое он оказал сопротивление активисту Савкину при задержании незаконно отъезжающего помещика Скобликова.
– Тогда арестуйте его.
– Физического действия с его стороны не было. Стало быть, аресту не подлежит.
– Ага, сами арестовать не можете, но хотите, чтобы мы его выселили из дому. А нам за это по шее дадут.
– У вас есть формальное право – увязать его действия с незаконным бегством помещика Скобликова. А увязав его пособничество в этом деле, вы имеете право вывести Успенского из-под указа о запрете на конфискацию имущества учителей, поставить вопрос о нем на голосовании перед беднотой. Понятно?
– Нет, этого я не понимаю. Как это я могу доказать его пособничество?
– Не беспокойтесь. Он сам во всем признается. Он человек откровенный и болтливый, – усмехнулся Возвышаев.
– Но я с ним почти не знаком. Не могу же я вызвать его в Совет на допрос!
– И не надо. Ты поедешь вместе с Зениным в Степановскую школу. Будешь присутствовать при их разговоре. И как лицо официальное зафиксируешь признание Успенского. Ясно?
Кречев свесил голову, помолчал с минуту и наконец сказал:
– Ясно.
Вышел он от Возвышаева в скверном настроении. Что делать? Ехать вместе с Зениным опутывать этого учителя не хотелось. Мало ему своих забот с выколачиванием хлеба да самообложением, да подпиской на заем, от которой все бегают, как черт от ладана. А теперь вот – ущучивай антисоветские элементы. Захомутай его попробуй на основании словесных признаний. Он тебя за пояс заткнет в любом разговоре. Это не наш брат, мужик сиволапый. А тот под охраной указа. Он тебе ноне признается – ты его цоп! А завтра комиссия нагрянет, тебя шерстить начнут: на основании чего конфискуешь? На основании словесных показаний? Где они? Кто их подшивал? Сенечка что? Тот вывернется, как вьюн. А ты отвечай – ты власть. Тебя и по шее стукнут.
А что, если упредить его? Не так, чтобы официально, а косвенно. Пусть на это время смотается куда-нибудь. Мы съездим с Зениным, поцелуем замок и назад вернемся. А что ж, это неглупо. Формально указание выполним, а фактически спросить не с кого и привлекать не за что в случае чего. Ныне только так и жить можно, тот уцелеет, кто в пекло не суется.
А передать Успенскому, чтобы поостерегся, можно через Бородина. Они друзья. У них связь… Он туда шастает из-за Марии. Уж эта Мария! Кречев злился на себя за то, что испытывал перед ней какую-то постыдную утробную робость. Когда идет с Андреем Ивановичем, еще ничего, но стоит пойти одному, как при виде высокого тесового крыльца Бородиных у него появляется противная слабость в коленках и урчание в животе, словно принял слабительного. Так и мерещилось – выйдет она сейчас на крыльцо, он остановится и начнет заикаться. И признаться в этом стыдно было даже перед самим собой. Он, здоровенный детина, двухпудовой гирей крестился и робеет перед девчонкой.
Этот конфуз впервые испытал он весной. На церковный праздник – красную горку – райком комсомола решил вывести сельскую молодежь на стрельбы, чтобы отвлечь ее от игры в орлянку, катания яиц и поповского дурмана, то есть посещения церковной службы. Так и сказали Кречеву по телефону – организуй, мол, мероприятие. А с утра явились в сельсовет Мария Обухова и Сенечка Зенин. На Обуховой было темное пальто с глухим воротом, перехваченное широким поясом, и блестящая черная шляпа, похожая на шлем. Статная, рослая, и говорит громко, решительно – командир. И руку пожала крепко и еще посмеивается: что это, говорит, вы, товарищ председатель, такой молчаливый, как с похмелья? Или, может, не выспались? А он глядит в ее узкие темные глаза и ничего путного сказать не может. Он и в самом деле всю ночь провел у Сони Бородиной и подумал испуганно – уж не догадывается ли? И ноздри так раздувает, и глаза сощурила… Может быть, натрепал кто-то, неудобно перед Андреем Ивановичем. Но более всего совестно перед ней. Отчего? Что ему с ней, детей крестить? И в ухажеры не навязывался, и свататься не собирался… А посмотрит она, засмеется или руку пожмет – так и обрывается все внутри.
