– Да, Итан. Появились. Я не знаю, кто они, сколько их в Риерте, на что действительно способны. И даже как выглядят без масок.
– Но все знают, что они предали дукса, которому должны были служить, и поддержали Мергена во время переворота. Их не считают за людей, они что-то новое, а потому страшное.
– Они в самом деле страшное. Видишь это уродство? – Мюр коснулась шрама на щеке. – След от ножа плакальщика.
– Это не уродство, – серьезно возразил я ей. – Шрам всего лишь форма памяти. Он должен не давать нам забыть о том, что было, но не приказывать, в какую сторону следует идти.
– Мне кажется или ты пытаешься меня отговорить от глупой затеи?
– Ну, ты хотя бы признаешь, что она действительно не слишком… разумна.
Девушка хмыкнула:
– Итан Шелби, мастер вежливых формулировок. Не шрам определил мою жизнь. Впрочем, мы ведь с тобой говорили об ингениуме, а не обо мне.
– Да. Баллантайн создал плакальщиков.
– И это был его единственный успех. Он не смог продолжить исследования, так как погиб во время взрыва на конвейерной линии фабрики мотории. Искусственно ингениум в людей больше внедрить не получилось. Все остальные случаи – лишь слепой выбор судьбы. Вода, воздух, капли мотории на коже, ее пары, и еще неизвестно что там выплевывает из своего чрева фабрика.
– Не все. – Свой голос я услышал, словно чужой. – И перед тобой один из таких примеров.
– Н-но… Баллантайн…
– Он здесь ни при чем. Думаешь, только в Риерте занимались подобными экспериментами? Ты ведь слышала об искирских кадзе?
– Конечно. – Мюр быстро справилась с удивлением. – Но в Империи просто травили детей моторией. И лишь несколько из них выжили и обрели способности. Никакой науки. Удары дубиной вслепую. Они давно прекратили эксперименты.
– Это нам так проще считать. Что происходит на Больших Плеядах – еще тот вопрос. Искиры, потерпев поражение в войне, не слишком охотно рассказывают, что делают у себя на островах. А насчет научного подхода – мой ингениум появился исключительно благодаря науке.
Девушка ничего не говорила и не спрашивала. Лишь смотрела на меня.
– Первый год войны для нас едва не стал плачевным. Союз отступал по всем фронтам, армии таяли, северный флот разгромлен, колонии захвачены. Тогда в одном из отделений Научно-технической лаборатории возникла идея создать уникальных солдат со способностями, чтобы они переломили ход войны в нашу пользу. Я до сих пор не знаю, действовали ли эти умники сами по себе или с разрешения Министерства обороны. Я, как и еще двести других идиотов, желающих защитить страну, вызвался добровольцем.
Ее зрачки расширились.
– Проект был секретным, нас забрали из учебки и, по всем документам, отправили на фронт. На самом же деле мы торчали на юге Республики, где нас пичкали растворами, пилюлями и еще сотней других дрянных штук. Но вскоре это дало отличный результат. В некоторых из нас проснулись те или иные способности. В основном пламя. Как у меня. Генерал Харрис, он был нашим командиром, начал уже строчить радостное письмишко в министерство, чтобы доложить об успехе, когда появились первые проблемы. Перемерли все, в ком ингениум не проснулся. А затем… затем такие, как я, стали сходить с ума. Бросались на других. Стреляли себе в голову. Вешались. Перерезали горло. Чем чаще мы пользовались ингениумом, тем быстрее слетали шестеренки. Утром один, вечером двое, и так по нарастающей. Нас стали называть созерцателями, потому что мы пытались рассмотреть то, чего не было, а когда кто-то из нас это видел, наступало безумие и смерть. «Уникальные солдаты» дохли один за другим.
– Мне жаль.
Я пожал плечами. Нечего тут было жалеть. Всего лишь маленький эпизод большой войны.
– Проект признали неудачным и закрыли без лишнего шума. В то время мы как раз оказались на острие наступления, и славный генерал Харрис, отвечавший за эксперимент, решил, что солдаты Империи слишком близко и высок риск потери разработок и попадания их в руки врага. Уничтожение ценных материалов начали с нас. Семь выживших к тому времени опытных «образцов» застрелили во время сна. Я уцелел лишь потому, что меня донимали галлюцинации и я решил выйти подышать свежим воздухом. Разминулся с патрулем буквально на минуту. Стоял наблюдал, как вспыхивает горизонт из-за артиллерийских разрывов, когда началась пальба в палатках.
– Тебя не заметили?
Я нехорошо усмехнулся:
– О… Они не успели. Я довольно быстро соображаю, так что… Пфф!
Руками я изобразил взрыв огненного шара, и она меня поняла. В ту ночь я спалил весь наш мерзкий лагерь с лабораторией и палачами, довольно близко встав к грани, за которой меня ждала тень.
– Я бы поступила так же, – твердо сказала Мюр. – Подло убивать тех, кто пожертвовал всем ради победы.
– Ну, я не сомневаюсь в правильности своих действий. Тогда я был молод, испуган и, несмотря на войну, очень хотел жить.
– Тебя не искали?
– Среди головешек и пепла? Нет. О проекте «Созерцатель» к тому времени уже знали в министерстве и даже у искиров, как я понял недавно, но списка участников или же не было, как я тебе сказал, или его уничтожили. Пожар в ту ночь случился такой, что они, видно, решили: кто-то из свихнувшихся спалил весь цирк дотла и выживших нет.
– Ты так считаешь?
– У меня осталось мое имя. После войны я вернулся домой. Прошло двенадцать лет. Если бы они знали, кто я, – давно бы наведались в гости. За что генералу Харрису стоит отдать должное, так это за то, что он не публиковал наши имена на первой полосе «Зеркал». Итан Шелби просто оказался среди сотен отступающих солдат, а затем попал в новый полк и сразу отправился в бой. Прямиком до Компьерского леса. Тогда царил форменный бардак, и отдельная солдатская жизнь мало кого беспокоила. Мы дохли ежедневно, нас и запомнить-то было невозможно со всеми ранеными, пополнением, дезертирством и перебросками. Я не прятался, а те, кто мог обо мне рассказать, остались где-то на пепелище. Надо было просто не привлекать к себе внимания и делать то, зачем я пошел в армию. Вот так со мной остался ингениум, и теперь ты понимаешь, почему я не спешу им пользоваться.
– Мне было четыре года, когда началась война, и я мало что помню, но видела, как искиры захватили мой город. Помню солдат, которые возвращались после боев. Война покалечила столько людей. Тебя, Кроуфорда, Вилли, моего отца, даже Панайоту… – Мюр прервалась, когда я поднял руку:
– Тихо. Мы не одни.
По слабо освещенной набережной Новой земли быстро шагала высокая женщина.
– Это ко мне.
Когда она подошла, я понял, что мое первое впечатление о ее росте оказалось ошибочным. Не высокая. А очень высокая. На дюйм выше, чем я[110]. А это, признаюсь честно, большая редкость.
