вдохнуть спокойно. За страх и детский лепет немного стыдно, но Салаватов поймет, Тим всегда меня понимал, даже раньше, когда почти не обращал внимания, но все равно понимал.
За это понимание его и полюбила. И сейчас, наверное, тоже…
Не знаю. Совсем запуталась.
— Смотри. — Предостерег Салаватов. — Потом жалеть будешь, что не выставила, когда была такая возможность.
— Не буду.
— «Не буду». — Передразнил он. — Спать иди.
Мне приснился горбатый карлик в шутовском колпаке с золотыми колокольчиками. Карлик прыгал и корчил рожи, а потом достал из-за пазухи колоду карт.
— Сыграем? — проскрипел он в самое ухо, и колокольчики на колпаке задребезжали, словно дырявые кастрюли в тележке старьевщика. — Это дама.
У червовой дамы было шикарное платье из алого бархата и Ларино лицо.
— И это дама. — Рядом легла еще одна карта: дама трефовая в черном наряде и смешной короне. Лара? Еще одна Лара? Нет, не Лара, эта женщина просто похожа на мою сестру. Наверное, это Вика.
— Это тоже дама.
На сей раз мне было позволено увидеть себя саму в удивительно красивом платье. Огненно-рыжее, с желтыми ромбами.
— Дама пик бьет всех! — Возвестил карлик, швыряя поверх трех карт четвертую. Я хотела посмотреть, кто она, пиковая дама, но карта упала рубашкой вверх.
— Дама пик — старшая! — Карлик шлепнул меня по протянутой руке. — Дама пик… Дама пик…
— Кто она?
— Она — ангел. Под землею, под травою, под полярною звездою ангел спит… Белый ангел, черный лотос. Еще не нашла?
— Нет.
— Плохо, плохо… Пики козыри. Достань лотос, козырем станешь. Это король.
В этом странном раскладе у королей не было масти, да и короля только два: Марек и Тимур.
Тимур и Марек.
Пики и червы. Почему? Не знаю, во сне легко обходится без логики.
— Две дамы и два короля. О-ля-ля! — Карлик с отвратительнейшими ужимками запрыгал вокруг стола. В этот момент он больше всего походил на уродливую обезьяну, выряженную в диковинный наряд.
— Почему дамы две? Их же четыре?
— Ты плохо смотрела. Две. Две дамы… — И точно, на столике остались лишь моя и вторая, пиковая карта, да короли. — Две дамы, два короля. Какой интересный расклад? Кто выиграет? Пики козыри!
— Почему?
— Потому, что они пики, глупая. — Карлик расхохотался, и я проснулась. Голова раскалывалась от боли, а в горле першило. Никак ангина? Вот тебе и прогулка под луной, вот тебе и романтика, небось, к обеду температура прыгнет, горло распухнет так, что глотать не смогу, а тут еще и сны идиотские снятся.
Пики козыри. Идиотизм.
Год 1905. Продолжение
Как и предупреждал доктор, кризис наступил ночью. Аполлон Бенедиктович, несмотря на все свои старания, задремал, однако, как только Наталье стало хуже, очнулся. Она металась по кровати и бредила, звала, стонала, говорила что-то ломким болезненным голосом. Открытые глаза казались черными, а волосы седыми.
— Наташенька, милая моя. — Аполлон Бенедиктович, испугавшись, что она может упасть с кровати, схватил девушку за плечи. Хрупкое тело выгнулось, словно дорогая сабля дамасской стали. Несмотря на болезнь, а, возможно, и благодаря ей, у панны Натальи хватало сил, чтобы отбиваться.
— Мария! Мария!!! — Палевич кричал, надеясь, что Мария услышит. Он же просил далеко не уходит, просил остаться, предчувствуя, что помощь понадобится. — Мария!!!
Наталья, захрипев, вдруг прекратила сопротивление. Она была вся мокрая, точно под дождь попала, но это не от дождя, это от пота. Скорее нужно сменить белье и растереть больную настойкой, которую доктор оставил. Аполлон Бенедиктович подхватил девушку на руки, когда эта Мария еще придет, а тут каждая минута на счету. Наталью он перенес в свою комнату — там белье сухое.
Девушка находилась в том странном состоянии, когда не понятно в сознании она или нет. Глаза открыты, но в них пустота, на лице улыбка, но за ней все та же пустота.
— Это ты? — Вдруг спросила она.
— Это я, милая, ложись. — Аполлон Бенедиктович, как умел, укутал ее одеялом.
— Темно. Вокруг все время темно и страшно. Птичке певчей много крови. Деревья видели. И дождь. Дождь шел. Новой жертвы королева…
— Ты бредишь.
В открытую дверь заглянула Мария, растрепанная, сонная, здоровая. Палевич кивком указал на мокрую Натальину рубашку, брошенную на кресло.
— Ох ты, Господи. — За жалостливый взгляд, брошенный Марией на девушку, Аполлон Бенедиктович готов был убить служанку. Нечего жалеть, Наталья выживет, они вместе выживут, только нужно кризис перетерпеть.
— Темно, темно на ангела могиле. Я знаю, где, я знаю, кто. Он пришел за мной?
— Нет, что ты, здесь никого нет.
— Нет. Никого нет. Души тоже нет, она потерялась в темноте. Я не люблю, когда темно. Почему так много крови было?
— Это сон.
— Пусть он закончится, скажи тому, кто присылает сны, что мне такой не нужен. Остались двое. Он не найдет меня.
— Конечно, не найдет, я тебя спрячу. — Пообещал Аполлон Бенедиктович, проводя рукой по волосам. — Я тебя ото всех спрячу.
— Спасибо. — В серых глазах мелькнуло нечто, похожее на сознание. — Спасибо. Я расскажу тебе про клад. Я знаю, где похоронен ангел. А они… Они сами виноваты.
— Кто?
— Все. Они все виноваты. Но почему же столько крови…
Доминика
Прикрываясь больным горлом, я провалялась в кровати до полудня. На самом деле мне было неудобно перед Мареком за невыполненное обещание, и перед Тимуром за то, что я вообще дала такое глупое обещание Мареку. Воображение с готовностью рисовало картины грандиозных ссор, в которых была виновата я и только я.
Лучше уж пусть они как-нибудь сами разберутся, я же пока с дневником разберусь. Да, стыдно, но Салаватову я соврала, сказав, что дневник полностью расшифрован. Не полностью, осталась ерунда, какие-то полстранички, исписанные мелким Лариным почерком, но весь ужас в том, что на этих несчастных страницах использовался другой шифр. Я сидела. Я думала. Я чертила схемы и все без толку — буквенная абракадабра оставалась буквенной абракадаброй. Наверное, на этих страницах находится важная информация, если Лара поменяла принцип шифровки. Может быть, там сказано, как найти могилу ангела?
Пики козыри… Бред.
В дверь вежливо постучали. Никак Марек — Салаватов себя церемониями не утомляет, он, если уж стучится, то делает это так, что дверь ходуном ходит.
— Войдите. — Тетрадь на всякий случай засунула под подушку и поспешно скорчила рожу, которая должна была продемонстрировать гостю нечеловеческие страдания, испытываемые мною.
— Доброе утро. — В комнату вошел Егорин, вежливый, как церемонемейстер ее величества королевы, и оглушительно красивый, словно новогодний салют.
— Доброе. — Просипела я в ответ, гадко горло моментально перестало болеть, должно быть, присутствие Марека благотворно сказывалось на моем
