на берегу, а теперь, поближе к пенсии, решил сделаться кочегаром — пойти по горячей сетке.
— Здрасте, — сказал Саня будущему горячему пенсионеру, подойдя к кочегарке.
Карпыч, сидящий на корме, на закрытой брезентом шлюпке, повернулся, поглядел непонятно — у него кепка всегда надвинута на нос, — буркнул что-то. Сане стало почему-то весело, он сел рядом с Карпычем, зорким молодым глазом подмечая и просаленную Карпычеву шкуру — куртку да широкие брюки, которые, видно, не стирались и не снимались сто лет, и бутсы на ногах, которые, как и у Коркина, были тоже без шнурков: видно, с печки прямо в валенки.
— Красивый берег, — звонко сказал Саня, и Карпыч с видимой досадой встал, повернулся боком к берегу и к Сане — сутулый, пузо вперед арбузиком, руки в карманах. — Что? Не понял…
Карпыч опять что-то пробурчал, и Саня уловил теперь одно словечко, сказанное особенно сердито: «К черту!» Может, словечко это относилось к береговым красотам, а может, и к мальчишке, который невесть зачем отирается на пароходе и неведомо для чего пристает к занятому человеку.
— Я не сам, — сказал Саня старику. — Гриша велел.
— Зачем? — угрюмо спросил Карпыч.
— Помочь… — с удовольствием смотрел Саня на пузатого и тощего Карпыча, дивясь этому великолепному несоответствию.
— Ты?
— Я.
Карпыч долго молчал, шевелил губами, потом, бросив Сане в руки брезентовую куртку, сказал с многозначительной расстановкой.
— Ну… тогда… полезли!
Саня в последний раз огляделся, глотнул свежего воздуха и следом за Карпычем опустился по гремучей лесенке в самую утробу корабля, в пекло. Переведя дух, огляделся: ну и что, жить-то, оказывается, можно. Ничего страшного в кочегарке, даже не слишком и жарко. Чисто, светло. Две топки, смотреть в них через круглое окошечко — глазам больно. И гудит: это две форсунки со свистом впрыскивают в огонь распыленный мазут.
Карпыч стоял у котлов довольный:
— Что, жарит?
Саня пожал плечами — куртка спадала с них, рукава были длинноваты.
Карпыч еще ниже надвинул кепку на острый нос, заговорил повнятней:
— Это еще что, а вот раньше…
Повернулся к Сане сутулой спиной, что-то делая возле топок.
— Что раньше? — спросил в эту спину мальчишка.
— А ничего. Лопаткой шуровали. Вот ад был кромешный. Песню знаешь: «На палубу вышел, сознанья уж нет»?
«Ты шуровал, — вспомнил Саня коркинские слова. — Ты всю жизнь бегал. Вот Гриша — тот хватил лиха, Иван Михайлович — тоже, а ты…»
Чтобы не молчать, Саня ткнул пальцем в какую-то трубу:
— Что это?
— Труба!
— Какая, зачем она нужна?
— «Зачем, зачем»! Для нада! Много будешь знать — скоро состаришься! Давай-ка лучше бери вон тряпку да протри эту трубу. И не суетись — помаленьку до всего доходи. Гляди, запоминай…
«Сам не знаешь!» — подумал Саня, глядя, с каким важным видом старик подкручивает вентили и постукивает по манометру.
— А долго? — спросил он, горячо налегая на тряпку.
— Чего долго? — недовольно проворчал Карпыч.
— Ну, это, доходить-то до всего?
— A-а… Ты, я вижу, шустряк, парень… Смотри, штаны лопнут от шустрости… Хватит, хватит для первого раза. Лезь-ка наверх, нечего тут…
Они полезли наверх. Карпыч невнятно стал втолковывать про автоматику и горючее, а когда запутался, сердито закончил:
— Вот так, значит, и вкалываем! Тут, значит, сердце корабля — котел!
— Корабль! — пробормотал Саня, снимая куртку с мокрых плеч и отдуваясь. — Разве ж это корабль?
— Да уж какой есть! — разборчиво отрезал Карпыч. — А не нравится — не лезь!
Саня сказал «до свидания» и побрел в каюту, но на пути повстречался с Володей, глядящим недобро.
— Ты… это… не дразни старика, не надо, — попросил штурман и еще раз повторил: — Не надо.
Саня оглянулся. Карпыч сидел на своей шлюпке, уткнувшись взглядом в корявые ботинки и опустив меж колен ладони. Саня, искоса поглядев на эти ладони, тяжелые и черные, подошел вдруг к старику:
— Ну ладно, я так… Вы уж не надо… Корабль так корабль…
Карпыч шевельнулся.
— Глупый ты, малый… Вот что…
— Давай в душ и обедать, — приказал Володя мальчишке, и тот ответил невесело:
— Ага.
И Карпыч сплюнул за борт, услыхав такой скучный ответ, когда речь шла о хорошем деле.
В душевой Саня столкнулся с Иваном Михайловичем.
— Становись, пока свободно! — сказал механик, занимая одну кабину, и Саня, раздевшись, пошел в соседнюю.
Ах, как славно побежал теплый дождичек по уставшей спине, как ласково коснулся волос! Стоять бы так, подняв руки и ощущая пальцами тугие струйки, долго-долго.
Но показалась голова механика в белой пене, мускулистая его рука с куском мыла.
— Держи, коломенский!
И полотенце запасливый Иван Михайлович отыскал для Сани, и даже помог ему вытереть спину — Саня почувствовал, какая сила в железных лапах механика.
— Спасибо, — сказал, невольно оробев.
— Ничего, — ответил Иван Михайлович, розовенький и будто бы не такой уж сердитый, как всегда. И чтобы как-то отблагодарить его за мыло, за полотенце, за теплый, ласковый душ, Саня сказал:
— А хорошо у вас… Чисто.
— Чисто, — согласился Иван Михайлович, глядя поласковей. — Это тетя Дуся. Молодец она.
— И в машине здорово… Интересно.
Иван Михайлович улыбнулся:
— Правда, что ли, понравилось?
— Правда! — Сане очень понравился улыбчивый Иван Михайлович, и, чтобы подольше оставалось лицо механика таким же светлым, он быстро продолжал:
— И в кочегарке, я думал, жарища, а там ничего, жить можно. И Карпыч, видно, мужик хороший!
Саня замолчал — лицо Ивана Михайловича опять одеревенело.
— Вымылся — и ступай! — сказал он неприязненно.
За обеденным столом механик сидел надутый, на Саню поглядывая недоверчиво, словно бы ожидая какой-то нелепой выходки, а тетя Дуся вовсю расхваливала новенького: такой уж он дельный да умелый, такой уж понятливый помощник! Вот и картошечка — его, его рук дело!
Карпыч, уминая картошечку, хмыкал, но на Саню посматривал помилей. А после второй миски, отвалясь, сказал:
— Корабль не корабль, для кого-то, может, и плох, а только все равно сердце имеет. И ласку понимает. А главное в нем котел, а значит, мы с тобой, парень… Мы всему движение даем… А потому человеку нашей профессии много знать надобно, так?
— Так, — отвечал Саня, несколько ошарашенный этим «мы», поглядывая на серьезного Володю, на Ивана Михайловича, на тетю Дусю, накладывавшую миску для Коркина, который у котлов, и для Гриши — он у штурвала.
— А раз так, значит, ты остаешься! — за Саню решил Карпыч. — Я беру тебя: ты парень ничего, старательный.
— Нельзя так-то сразу, — недовольно сказал Иван Михайлович, и Саня понял, почему он недоволен: нечего Карпычу встревать вперед начальства. — Тут всякие сложности имеются…
— Да ладно тебе! — перебил его Володя. — Парня надо к делу определять! Ты
