меня! Отпусти меня, пожалуйста.
– Успокойся, Сайе. Я просто пытаюсь…
– ОТПУСТИ МЕНЯ! ОТПУСТИ МЕНЯ! ОТПУСТИ МЕНЯ!
Смена кадра. Лестницы в подвал больше нет. Есть лестница в моем доме. Эван бежит впереди, слетает по ступеням вниз. И широко распахивает входную дверь. Зеленая трава, и слепящее солнце, и огромное синее небо. Я не спускаюсь под землю – а выбираюсь оттуда.
– Ну давай, – взывает ко мне Эван.
Я, пошатываясь, спускаюсь по лестнице, иду по прихожей.
Прорываюсь через двери.
Теперь ночь.
Биллионы метеоритов проносятся по небу.
– О нет, – падаю я в траву.
Закрыв лицо ладонями, начинаю всхлипывать. Громкие, сотрясающие меня звуки.
Я не могу сделать это. Я не могу сделать это еще раз.
На мое плечо ложится рука – и возвращается дневной свет.
Я в смятении моргаю от яркого солнечного света, чувствую обнимающие меня руки, и мое лицо с силой утыкается в грудь Эвана. Он берет меня за голову, прижимает мое ухо к своей груди.
– Эван… – продолжаю плакать я. – Я не хочу драться.
– Хорошо, – успокаивает меня он. – Тогда побежали.
Восемьдесят пять
Останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, на тенистой тропинке. Сколько я пробежал? Три мили? Четыре? Время всегда засекает Эван, но он сейчас на футбольном матче, в котором играет его младший брат, так что сегодня я сам по себе. В последнее время мы ежедневно совершаем пробежки – даже если я устал, даже если я не в настроении, мы обязательно бегаем.
Обхватываю руками колени, позволяя сердцебиению замедлиться, вдыхаю воздух ранней весны, пахнущий зелеными побегами, и испытываю чувство, можно сказать, умиротворения.
Эван считает, что физическая активность идет мне на пользу, и он прав – мне уже куда лучше. И он заметил это прежде, чем я.
Но я не думаю, что это благодаря пробежкам, скорее, я просто удостоверился в своей способности бегать.
Умом я понимал, что больше не заперт в доме или в подвале. Но, полагаю я, ум может оставаться в ловушке, даже если тело свободно.
Я вспоминаю вот о чем. О собаках в коробках. Тех собаках, которые лежали и покорно ждали, когда их ударят электрическим током, хотя легко могли убежать.
«Ты должен пойти со мной».
Внезапно вспоминаю, как Пенни умоляла меня убежать с ней. Дверь была не заперта. У нас был ключ. Я мог убежать.
Но я не сделал этого.
Я, нервничая, натягиваю цепочку, обхватывающую шею. Она скорее похожа на чокер, поскольку предназначена для ребенка, но когда мама вернулась из Кабо, мне показалось, что-то с ней не так, потому что она сразу же легла в кровать. Мне захотелось подбодрить ее, и я пришел к ней в комнату и показал на свое горло.
Она прищурилась, будто не поняла, в чем дело.
– Ты носишь ожерелье лучшего друга? – Она была удивлена, что оно по-прежнему на мне, а потом добавила: – И не стесняешься этого?
– Нет, – честно ответил я, но она не обрадовалась этому так сильно, как я того ожидал.
У меня, объективно говоря, не очень хорошо получается помогать маме, и это заставляет меня задуматься, а смогу ли я помогать Пенни. Июнь уже на пороге, и со мной все нормально, но мне этого недостаточно.
Я хочу быть человеком, на которого она может положиться.
Отпускаю цепочку и прислоняюсь спиной к дереву.
Достав из кармана телефон, открываю сайт, на который заходил великое множество раз. Оук-Хилл, медицинский центр, где лечится Пенни. Просматриваю фотографии подростков, катающихся на лошадях, на каноэ и идущих по берегу озера, словно они отдыхают в летнем лагере. Пенни как-то сказала, что на природе она чувствует присутствие Бога лучше всего. Я гадаю, а стало ли ей лучше сейчас.
Думаю, есть способ выяснить это.
Последним, что сказал мне Николай своим писклявым детским голоском, когда я поспешно уходил от них, было «Возвращайся скорее».
С тех пор прошло несколько месяцев. Он, вероятно, даже не помнит меня, но вот он я, стою на крыльце дома Пенни и жму на кнопку звонка. Через несколько секунд дверь открывается, и на меня, улыбаясь невероятной улыбкой, оторопело смотрит своими яркими глазами Николай.
– Сай-а? Сай-а! – радуется он, словно вновь обрел давно потерянного друга. Он весело скачет вверх-вниз и так смешно корежит мое имя, что я не могу не улыбнуться ему в ответ.
Он берет меня за руку и тащит в дом. Подойдя к двери во двор, распахивает ее. В живописном зеленом саду миссис Валлес, босая, с костылем под мышкой, поливает из шланга лужайку.
– Мамочка? – зовет ее Николай, и она поворачивается к нам. – Он вернулся!
Ее глаза за стеклами очков смотрят на меня с удивлением, а потом она, мягко улыбнувшись, говорит Николаю:
– Давай предложим гостю что-нибудь выпить?
– Да! – Он ведет меня в гостиную, где повсюду цветы. Они на обоях, на занавесках, тканью с рисунком тюльпанов обит диван. Николай подталкивает меня к нему: – Подожди здесь!
Сидя на диване, слышу, как стучат по плиточному полу костыли, потом Николай говорит, что он сам хочет налить мне виноградный сок, а потом он приносит его мне – осторожно, стараясь не расплескать, и в то же время быстро, как только может.
– Спасибо. – Я делаю глоток, и он снова улыбается так широко, что обнажаются все его молочные зубы.
Его мать, прислонив костыли к стене, осторожно опускается на мягкий стул.
– Вы повредили ногу? – спрашиваю я.
– Всего-навсего подвернула лодыжку. – Она машет рукой, будто тут совсем не о чем говорить. – Споткнулась о бордюр.
– О, очень жаль. Я знаю, каково это – не иметь возможности ходить…
– Да все нормально. Мы справляемся.
И я вижу, что так оно и есть. Выстиранная одежда аккуратно сложена на скамейке в углу – маленькие носочки, и рубашки, и штанишки, а в воздухе стоит запах свежеиспеченного хлеба. «Такова уж моя мама, – вспоминаю я слова Пенни. – Она не сидит без дела, даже когда ей больно, потому что всегда есть работа, которую надо переделать».
Николай тянет меня за рукав.
– Сай-а? Хочешь, загадаю загадку?
– Конечно.
– Что идет вверх и вниз, но стоит на месте?
– Не знаю. Что?
– Ступеньки!
Он выжидающе смотрит на меня и, когда я улыбаюсь, смеется так отчаянно, что чуть не валится с ног.
Я обнаруживаю, что тоже смеюсь, скорее над его реакцией на шутку, чем над чем-то еще. Мой взгляд обращается к стене с семейными фотографиями, совсем такой, как рассказывала Пенни. Здесь несусветное множество фотографий младенцев и школьных фотографий, а затем мое сердце будто сковывает холод.
