Хорошо известен образ поэта как соратника Маяковского, его заслуги перед обществом, давно нашедшие признание и в последнее время удостоившиеся награды. Это вещи общеизвестные.
Но только благодаря тому, что это – замечательный лирик и поэт по преимуществу, с прирожденной слагательской страстью к выдумке и крылатому, закругленному выражению, так безупречны и не имеют себе равных «Русская сказка», «Огонь», стихи о детях и беспризорных и все то, что наравне со всеми, и в этом отношении без соперников, с такой душевной прозрачностью, глубиной и естественностью писал Асеев на революционные, историко-гражданские и общечеловеческие темы.
Поколению (не исключая и Маяковского) была свойственна одаренность общехудожественная, распространенного типа, с перевесом живописных и музыкальных начал. В отличие от сверстников, Асеев с самого начала удивлял редкой формой поэтического дара в его словесно-первичной классической форме.
Пожелаем другу, замечательному товарищу и талантливейшему современнику долголетия, здоровья и дальнейших удач, равных блеску пройденного им поприща.
1939
Ганс Сакс (Предисловие переводчика)
В старинном германском городе Нюренберге родился в 1494 году немецкий мейстерзингер (мастер певческого цеха) Ганс Сакс.
Он был сыном портного. Семи лет его отдали в начальную латинскую школу. Пятнадцати – в обучение к сапожнику. Ремесла того времени были на одном счету с искусствами. Каждая специальность составляла особый цех. Жизнь членов этих объединений, их труд, качество их произведений и воспитание детей отвечали щепетильным требованиям цеховых статутов и табулатур.
По этим правилам и полагалось, чтобы до испытания на звание мастера подмастерье походил по белу свету, себя показал и людей посмотрел. По устройству тогдашней Германии путешествие это было заграничным. В таком пешеходном странствии Ганс Сакс пробыл пять лет, обойдя виднейшие города средней и южной Германии, Швейцарии и Тироля. К главному его призванию прибавилось побочное – певческое (мейстергезанг). Основание к нему он заложил в Инсбруке под руководством ткача Лингарда Нонненбека, а потом в школе мейстерзингеров во Франкфурте.
Если бы заслуги Ганса Сакса ограничивались его ролью мейстерзингера, о нем бы теперь никто не вспомнил.
Мейстерзингеры сочиняли стихи и музыку к ним и сами эти вокальные номера исполняли. С точки зрения музыкальной их искусство заключало слишком слабые задатки композиторства и теперь интереса не представляет.
С точки зрения литературной оно было пережитком миннезанга, средневековой поэзии рыцарства. Как всегда бывает с несамостоятельными формами, поэзия эта держалась схоластикой технических тонкостей и преувеличенным представлением об их важности.
Узости мейстерзингеров Ганс Сакс изменил с самого начала. События двадцатых годов XVI века, деятельность Лютера и крестьянское движение рано превратили его в политического памфлетиста и сатирика.
Ганс Сакс в будни сапожничал и сочинял только по праздникам. Стихописание считал он благородной забавой. Но все чаще писал он в эти досуги пьесы для карнавала, так называемые масленичные фарсы и одноактники, – кажется, чуть ли не по пьесе в воскресенье. В них потоком хлынули его прежние наблюдения. Именно в них обнаружилось его умственное превосходство над средою и веком. Эти драматические характеристики современной ему жизни – редкие, а для Германии того времени и единственные проблески реализма.
Ганс Сакс умер в 1576 году. Спустя двести лет молодой Гете при пересмотре старонемецкого наследства с удовлетворением остановился на фигуре Ганса Сакса и увековечил ее в известном стихотворении.
1939
Генрих Клейст
Издательство «Советский писатель» поместило в сборнике моих переводов драму Клейста, другое выпустило его комедию. Представляется не лишним сказать о нем несколько слов.
Генрих фон Клейст – один из интереснейших немецких писателей прошлого века. Круг его тем не так широк и безусловен, как мир Шиллера, Гете и Гейне, отчего он и не идет с ними в сравнение. Но все написанное им запечатлено чертами силы и исключительности, которые ставят его на первое место вслед за названными.
Клейста отличает степень вещественности, необычная в немецкой литературе, и скупое богатство горячего, яркого и самобытного языка. Он оставил восемь драм и столько же рассказов. Это единственные в своем роде изображения человеческих аффектов, в особенности инстинкта справедливости в его слепой первооснове, когда под влиянием обид и пробужденной мстительности этот благодетельный задаток превращается в источник столь же безотчетных злодейств и преступлений. Читая у Клейста описание поджогов и убийств, совершенных из высоких побуждений, нельзя отделаться от ощущения, что Пушкин мог знать Клейста, когда писал Дубровского.
Клейста напрасно причисляют к романтикам. Несмотря на общность времени и дружбу с некоторыми из них, их разделяет пропасть. В противоположность любительству, которым они гордились, и бесформенному фрагментаризму – цели их стремлений – Клейст всю жизнь боролся с недоучкой и ничтожеством, которых в себе подозревал, и хотя не все созданное им одинаково совершенно, все оно проникнуто угрюмою нешуточностью гения, не знавшего покоя и удовлетворения.
Он родился 18 октября 1777 года во Франкфурте на Одере. Принадлежность к старинной семье Клейстов с колыбели предназначала его к военному поприщу. Пятнадцати лет от роду он поступил рядовым в гвардию, а восемнадцати принял участие в рейнском походе против революционной Франции. Когда он вернулся домой, родителей уже не было в живых. Два года он прослужил в потсдамском гарнизоне.
Наступило новое время. Его вдохновителем, а потом и жертвой был Наполеон, вездесущее, волшебное и вскоре ненавистное имя. Среди ежедневных перемен, которым подвергались границы государств, нравы, наряды и понятия, в среднем сословии обособилось новое общественное деление, ради которого в декларацию прав заносились статьи о свободе личности и которое нигилисты в Петербурге прозвали в шестидесятых годах интеллигенцией. Шиллер учил о царстве эстетических идей. Девятнадцатый век был здесь уже как на ладони со всем своим будущим словарем. С легкой руки Фихте появилось выражение «выработка своего я», означавшее гуманитарное образование. Педагогическая горячка закружила Клейста. Он записался в студенты Франкфуртского университета.
Этот шаг уронил его в глазах родни и обязал к пожизненным оправданиям перед высшим судилищем, каким оставался для него старый дом Клейстов близ набережной, будущее помещение почтовой конторы. Клейст вообразил, что, только удивив мир и совершив нечто неслыханное, он сможет снова подняться в их мнении. Это обострило до болезненности его самолюбие и наложило на его труды отпечаток гиперболизма и насильственности.
Восприимчивость, граничащая с медиумизмом, испестрила его жизнь знаками всего, что его окружало. В его сочинениях попадаются следы непретворенного шлегелевского Шекспира, заблуждения времени и его сенсации. «История отпадения Нидерландов» снабдила его онемеченной фламандщиной для «Разбитого кувшина», южно-американское путешествие Александра Гумбольдта – повествовательной экзотикой, которая не резала бы уха и казалась бы национально привычною. В те дни Кант был не только событием мыслящего мира, но и гордостью Восточной Пруссии. Подверженность современным веяниям засадила Клейста за математику и нравственную философию.
Чтобы сократить испытание и приблизить торжество над родственниками, он решил с первых шагов студенчества практиковаться в будущем профессорстве, заказал столяру кафедру и стал читать повторительные курсы слышанного небольшому дамскому обществу из знакомого офицерского круга. Главными посетительницами лекций были невеста Клейста, генеральская дочь Вильгельмина фон Ценге, и его сводная сестра Ульрика. Она была ненавистницей своего пола и, на манер кавалерист-девицы Надежды Дуровой, ходила в рейтузах с арапником. Она понимала брата и стала потом поверенной его тайн, товарищем в путешествиях и частою поддержкой в безденежьи.
Скоро Клейст остыл к умозрению и бросил университет, родные пристроили его в одно из министерств. Он уехал в Берлин. Вскоре от него стали поступать тревожные вести. С ним что-то случилось, что повергло его в глубочайшую меланхолию, потом повторявшуюся. Это никогда не было объяснено и названо и дает простор догадкам биографов. Надо в «Михаеле Кольгаасе» Клейста, своего рода немецком Пугачеве, перечесть страницы о детях-героях, чтобы понять, как образцова была Клейстова наследственность. Другое дело, во что она ему обходилась. Клейст был горяч, мнителен и нетерпелив. Какая-то нечаянность задела его и, восстановив против всего на свете, сделала врагом общительности.
