В первые годы советской власти большевики фактически стремились ликвидировать институт семьи и брака, считая их продолжением собственнических отношений. Надо сказать, в этом плане советская власть немало преуспела, фактически уравняв женщин и мужчин путем выплаты им почти одинакового нищенского жалованья, в результате чего мужчина фактически не мог прокормить свою семью самостоятельно. Жена обязательно должна была работать, и лишь таким образом супруги могли хоть как-то удовлетворять элементарные материальные запросы. Мужчина чувствовал, что он в доме не хозяин, и, будучи не столь сильным от природы, как женщина, начинал сдавать. А «сдавать» в российских условиях – это значит пить. Пить и спиваться. Спиваться и постепенно стать уже совершенно ненужным дома…
Вспомним историю великих правителей. Чингисхан, имея тысячи жен и наложниц, не переставал любить одну-единственную женщину – Бортэ, которая была старше его на несколько лет. Эта любовь пережила и похищение, и изнасилование, и долголетнее отчуждение Бортэ от Чингисхана. А другой мой любимый исторический герой, Наполеон Бонапарт, любил Жозефину, уже бывшую замужем. Став единоличным правителем половины Европы, он узнал, что Жозефина изменяет ему с молодым фельдъегерем, и не пристрелил его, а лишь цивилизованно отдалил, отправив на фронт, простил жену и продолжал ее любить.
Здесь возникает другой вопрос: согласился бы я, чтобы моя мама была второй или третьей женой, безмолвной послушной полурабыней, а я делил своего отца с какими-то детьми от других жен? Ни в коем случае! Мой папа единственный, и мама единственная. Они для меня святые, и такие сравнения мне оскорбительны. Мои родители выше таких низменных мыслей, и я не собираюсь делить их любовь ни с кем, кроме родного брата.
То, что я люблю Мари, сомнению не подлежит, и делить ее любовь с кем-то я не готов. А если Мари изменит мне? Не может быть! Она любит меня, и такого просто не может быть. Но почему? Она ведь тоже молодая, и рядом с ней, как говорит мой папа, «как раз вовремя» может оказаться симпатичный мужик. Тогда что? Как что? Не может такого быть, и все тут.
А как же равенство? Это же достижение современной цивилизации – равенство полов, когда миллионы и миллионы женщин включились в общественно-политическую и экономическую жизнь, показали себя равными мужчинам, а по многим параметрам даже превзошли их. Нет, я не согласен. В этом вопросе не может быть никакого равенства полов! Юридическое равенство я принимаю. Фактическое и моральное – нет. Не можем мы подчинять законы природы своим людским законам, да еще таким глупым, как в этом случае. Любой из нас способен допустить, что его отец в молодости имел «амурные грешки». Но по отношению к матери кто может допустить такое? Любой, кто заподозрит подобное, просто сукин сын. Боже упаси! Какие идиотские мысли приходят в голову! Но, вероятно, такие случаи в жизни имеют место – раз я додумался до этого, додумаются и другие. Значит, с кем-то такое случается?
Хватит, пора ставить точку. Я мужчина, Мари женщина, и такими нас создал Бог. Я отвечаю за нее, я готов нести ее на руках до Антарктиды, работать в три смены, пахать землю и заново изобретать водородную бомбу, но делить мою Мари с какой-то мразью, пачкающей ее запахом своего пота, слюнявящей ее лицо своими губами, невозможно! Не дам! Убью!
– Кого убьешь? – вбежал в комнату только что вернувшийся брат. – Кто-то еще дома есть? С кем ты споришь?
Примерно полминуты я с затуманенным взглядом стоял посреди комнаты, постепенно приходя в себя. Да, я и правда неуравновешенный тип, холерик. И абсолютно правильно меня в госпитале освободили от военной службы.
– Да так. Вспомнил одного подлого преступника, который насиловал честных женщин.
– Не знаю, кого ты там вспомнил, но у тебя такой яростный вид!
– Забудем. Пошутили и хватит.
– Хороши шутки! Твои вопли с первого этажа слышно. Пугает народ, а потом оказывается, он просто пошутил!
Зазвонил телефон.
– Боксер, ответь, я не хочу говорить. Если спросят, скажи, что меня дома нет.
– Подожди, слышишь, междугородный звонок. Может, это Мари?
– Да, правда, подожди, я сам.
– Здравствуй, милый, – услышал я как будто совсем рядом родной голос. – Субботний вечер, ты почему дома?
– Мари, дорогая, а ты почему сегодня звонишь? Я ждал твоего звонка завтра утром.
– У меня на душе вдруг так тоскливо стало, хотела послушать тебя хоть минуту. У нас все по-прежнему, но я чувствую, что становлюсь больше с каждым днем.
– Будь осторожна, милая, смотри, не споткнись нечаянно. Питаешься хорошо?
– Да, дорогой. Привет передай всем. Завтра уже не позвоню. Не сиди дома, сходи, повидайся с друзьями. Затворничеством делу не поможешь. Это же не навсегда.
Как хорошо, что я оказался дома! Но не могу же я каждую субботу сидеть у телефона и ждать ее внезапных звонков? Это уже мазохизм какой-то.
Опять зазвонил телефон.
– Эй, француз бакинский, ты почему так позорно драпанул? Испугался, что не устоишь перед чарами младшей сестры моей Эсмеральды? Иветта чуть не плачет, ее мама спрашивает, где ты. Что прикажешь ответить? Пошел домой порыдать? Не будь смешным и жалким! Знаю, как это тебе не нравится, но ты сейчас создаешь впечатление именно жалкого человечка. Все!
И положил трубку.
Да по какому праву я порчу людям праздник? Это же эгоизм высшей пробы!
Я быстро оделся и выскочил из дома, поймал первую же машину и помчался к Иветте. Конечно, прав Рафа, я поступаю с этими людьми не просто некрасиво, но и попросту оскорбительно. Порчу им такой радостный вечер! Сколько лет они ждали, чтобы опять собраться вместе, чтобы семья снова зажила нормальной жизнью. А я хочу, чтобы все вокруг лили слезы вместе со мной?
Через двадцать минут я уже был у Иветты.
– Прости, Ив. Родители сегодня пошли в театр, ключи от дома были у меня, а я забыл их передать соседке [29] . Пришлось быстро смотаться туда-сюда.
Через минуту повеселевшая Иветта уселась за пианино и начала играть и петь французские песни, в том числе из репертуара Шарля Азнавура. Еще через несколько часов я в хорошем настроении вернулся домой. Праздник удался.
Глава 5
В последующие дни все шло как обычно, однако предчувствие чего-то недоброго, зловещего по-прежнему не покидало меня.
Незаметно прошли ноябрьские праздники. Я вспоминал, как мы с Мари впервые пришли ко мне домой после парада. Как мы были молоды и наивны! Прошло всего пять с половиной лет, а ощущение такое, словно целая жизнь позади.
Прокурор сообщил, что на днях он будет вынужден со мной расстаться, так как меня ждет новое назначение с заметным повышением. Речь шла о моем переводе в прокуратуру города старшим следователем. Конечно, это был серьезный карьерный рост: если здесь я был юристом второго класса, то там по должности сразу получал советника, что соответствовало армейскому званию майора.
К слову, я давно заметил, что все интересные события в моей жизни происходят в ноябре. Однако месяц уже кончается, скоро зима, и, по всей видимости, никаких других интересных событий уже не будет.
* * *
Рабочий день подходил к концу, когда меня неожиданно вызвал прокурор. По выражению его лица я понял, что произошло нечто весьма неприятное.
– Давид, я не знаю, какие силы были пущены в ход нашими противниками, но, по-видимому, довольно влиятельные, раз они сумели добиться отмены решения республиканской военной комиссии. Похоже, чтобы их успокоить, придется еще кое-кого посадить, кроме брата Мартиросяна. Тебя отправляют в Тбилиси, в госпиталь Закавказского военного округа, на повторную комиссию. Не переживай. Не освободят – послужишь два-три года в военной прокуратуре и спокойно уедешь домой. После призывного срока тебе могут предложить контракты на более длительное время – никаких бумаг не подписывай, пока не уточнишь, что за этим стоит.
Я сразу вспомнил представителя центра в КГБ республики, его недоброжелательность по отношению ко мне и разговор с Мартиросяном о каких-то других вариантах. Чем я привлек их внимание? Ни выдающихся способностей, ни богатства, ни известных родственников. Единственное, что меня выделяло в кругу студентов-гуманитариев, – что я, будучи начальником дружины, был замечен в шумных акциях. Простая, обыкновенная семья. Жена – француженка, ну и что? Мало ли таких в республике? Кроме того, чем Мари может быть полезна такого рода службам? Ничем. Красота и непомерная гордость, которая в большей степени обусловлена ее стеснительностью, – не предмет для интереса этих органов. Может, дело в моей дружбе с Рафой? Тоже несерьезно. Известный драчун, уличный авторитет, таких в миллионном городе полно. Значит, надо искать другую причину. А может, просто обстоятельства для меня неудачно складываются? Нет, неубедительно.
Зашел в военкомат, представился военкому, с которым до этого не был знаком. Сухо, без лишних слов получил необходимые документы, узнал, куда пойти на месте и кому представиться. Вечером папа встретился с начальником республиканского военного госпиталя полковником Агановым, и тот подчеркнул, что мне следует придерживаться того диагноза, который был поставлен здесь, – спокойно повторять зафиксированные в личном деле симптомы болезни.
