— Сказки!
— Ты говори, что тебе Эрлик приказал передать мне? — наступал Анытпас — Повтори свое вранье.
Байрым вырвал бубен из рук Шатыя и выкинул в дверь. Шаман, распластавшись по земле, уткнулся в нее лицом. Анытпас метнулся к нему с такой яростью, что Борлай поспешил прикрикнуть:
— Нельзя бить!
Из аила полетели горящие головешки, а вслед за ними — тяжелая шуба, украшенная ленточками и колокольчиками, железками и змееподобными жгутами.
Под конец выкинули шапку с хвостом филина.
На полянке развели костер и все свалили в него.
Айдаш топтал бубен, как топчут змею, и обломки бросал в огонь.
— Вот теперь отшаманил!
Бойко играло пламя. Алтайцы подбирали обрывки шаманской шубы и кидали в костер. Пахло горелой шерстью, тряпками и пером.
Когда ветер развеял пепел, все направились к коням — торопились в аилы других шаманов.
Шатыя под охраной Сенюша и Айдаша отправили в милицию. С ними поехал Анытпас.
Борлай вернулся домой.
С гор спускался в долину тихий ветерок — предвестник снегопада. Задумчиво шумел лес. Хорошая пора для охоты на куранов! Давно Борлай не был в лесу, не выслеживал зверя. Давно не ел сырой, теплой почки лесного красавца. Вечером он взял ружье, встал на лыжи и пошел к горе, где всегда зимовали кураны.
Глава четырнадцатая
1
На другой день после того, как были сожжены шаманские бубны, Анытпас пришел в избушку Борлая, долго сидел молча, а потом смущенно упомянул о колхозе.
— Что? В колхоз? — переспросил Борлай, сдвинув брови. — Нет, поживи единолично, а мы посмотрим на тебя, каким ты стал человеком.
Узнав, что Яманай работает в детских яслях, Анытпас пошел туда. У него не было жилья, и он надеялся, что жена подскажет, в чьем аиле можно им перезимовать и где ранней весной построить свою избушку. Он уже решил, что на следующий же день начнет заготовлять лес для постройки жилища и жена будет обрадована этим.
С крыльца спрыгнула невысокая женщина в черном пальто нараспашку. Кроличий воротник ее издали Анытпасу показался запорошенным снегом. Голова женщины не была покрыта, и черные стриженые волосы взметнулись, как грива коня. Зеленая гребенка упала в снег. Женщина подняла гребенку и побежала к конторе колхоза. Анытпас узнал в ней свою жену. Он поспешил на тропинку и остановился в трех шагах от нее, широко раскинув руки. Лицо его заливала радостная улыбка. Он хотел схватить жену в объятия и крепко прижать к себе, но Яманай, увидев его, вздрогнула, на секунду остановилась, а потом метнулась с тропинки в сторону. Черные дуги бровей Яманай стали еще круче, а взгляд таким холодным, что руки Анытпаса опустились, но он все же нашел в себе достаточно силы, чтобы угрожающе прикрикнуть:
— Куда побежала? Мужа не узнаешь?
— Как не узнать такого молодца! — Яманай даже не оглянулась на него. — Жену зря ты себе здесь ищешь.
Анытпас схватил ее за рукав пальто.
— Шутишь? — спросил, сурово насупив брови.
Яманай зло сверкнула глазами:
— Отпусти рукав!
— Надо поговорить, где аил будем ставить, — примиряющим тоном сказал он.
— Об этом со мной нечего разговаривать: я тебе не жена. — Ребром ладони она ударила по его руке, прикрикнув: — Отпусти! Не лезь ко мне.
— Как не жена? — спросил Анытпас, сжимая кулаки.
— Не жена тебе — и все. Мы с тобой в сельсовете не расписывались. Понятно? И не смей гоняться за мной! — дрожащим голосом крикнула Яманай. — Ты с первого дня был мне противен. Силой втолкнули меня, девчонку, в твой постылый аил. А теперь я уже не такая дурочка и жить с тобой не буду. Не приставай! — отчеканила она и не торопясь пошла дальше.
Это было тяжким ударом для Анытпаса. Но он все-таки продолжал ждать возвращения жены. Из остатков старых аилов, уступленных ему колхозниками, собрал себе жилье. Комитет взаимопомощи дал ему хорошего, молодого коня, и он занялся новым для него делом — извозом. В те годы на Чуйском тракте автомобилей было еще мало и большую часть грузов перевозили на лошадях. В Бийске Анытпас вместе с ямщиками-колхозниками наваливал на сани тюки с кирпичами зеленого чая и вез их в глубь Алтая, а оттуда возвращался с тюками шерсти или с овчинами и кожами. В каждую поездку ямщики заезжали домой и давали коням передохнуть денек. Анытпас радовался этим дням: надеялся хоть издали взглянуть на Яманай.
Однажды он попытался поговорить еще раз с нею, но ответ был для него горьким.
«Река огромные камни уносит, горы моет, — думал он, стараясь утешить себя. — Время очистит память. Все на Алтае забудут о моем позоре. Тогда она сама придет ко мне. У меня будет красивая и любимая жена. Придет».
2
У Макриды Ивановны с Борлаем установились простые, дружеские отношения. Часто она вспоминала осенний вечер, бурную реку, жаркие костры на берегу… Там Борлай говорил: «Человек что захочет, все может сделать». И это очень подходит к нему, упрямому, настойчивому и непоседливому. Прислушиваясь к каждому слову своих русских друзей, он здесь все изменил и поставил жизнь по-новому. Сердце у него доброе, заботливое. Жениться мужику надо, но у него дети, о них думает: будет ли им хорошо?
Ей хотелось поскорее успокоить и обнадежить Борлая: «Будет. Будет хорошо… Есть такое женское сердце, для которого дети станут дорогими, как родные, кровные».
Но долго не находилось повода для столь откровенного разговора. Оставшись с Борлаем наедине, Макрида Ивановна смущенно опускала глаза и не решалась говорить о том, что волновало ее. Кто знает, может, у него иное намерение? Может, он ищет себе в жены алтайку? Единственный человек, кому можно доверить сокровенные думы, — старшая сестра.
Однажды вечером, проходя с мешком муки на плече, Макрида увидела в освещенное окно, что Маланья Ивановна дома одна, и зашла к ней; села на лавку отдышаться — не столько от усталости, сколько от волнения.
— Знаешь, Малаша, — рассказывала она сестре, — сердцем чую, что с ним я счастье найду.
Маланья Ивановна, поджав руки, ворчливо переспросила:
— Да ты, я вижу, всерьез надумала?
— Всерьез, Малаша. Мужик он хороший.
— Ну, а как он, посватал тебя, что ли? Разговор-то у вас был об этом?
Макрида Ивановна вздохнула:
— Нет еще. Я тебе только свои думки открыла. Но я надежду имею.
— Какой он ни расхороший, а все-таки не русский, — принялась отговаривать сестра. — Привычки у него другие.
— Ничего, привычки переменятся.
— А ежели ребята народятся?
— Только радости прибавят!
— Может, узкоглазые, на суртаевскую породу не похожие.
— А ну тебя! — рассердилась Макрида Ивановна. — Твои слова как льдинки: сердце зябнет от них.
Она молча взялась за мешок, лежавший у двери.
— Обожди маленько. Сейчас Миликей заявится и донесет твою муку. Куда ты, баба, в такую непогоду?
Макрида не ответила: взвалив мешок на плечо, ногой толкнула дверь и вышла на улицу.
Ветер бросал в лицо холодные иглы снега, трепал полы широкой шубы. Новые пимы скользили, нелегко было удержаться на ногах. Казалось, сейчас ветер свалит женщину, как подрубленное дерево, покатит по снежной равнине. Ни гор, ни построек не было видно.
— Не уйти бы вправо, в долину, где воют волки… Да и холодно, там закоченеешь, — прошептала Макрида Ивановна; переложив тяжелый мешок на левое плечо, пошла дальше. — Это непорядки — бабе муку таскать. Мужиков много, а без Борлая о яслях позаботиться некому.
Ветер пронизывал шаль, врывался под шубу. Глаза засыпало снегом. Широкий подол то раздувался зонтом, то заплетал ноги.
«Днем небо было чистое, а к ночи такой буран раздурился. Знала бы, что непогода поднимется, не зашла бы к Малаше».
Слева тонко выла проволока.
Ветер толкнул навстречу человека в новой шубе с поднятым воротником из шкуры волка.
— Ой! — вскрикнула Макрида Ивановна и, потеряв равновесие, уронила тяжелую ношу. — До смертыньки напугал.
Это был Борлай. Он только что вернулся с областной партийной конференции.
Узнав его, Макрида Ивановна обрадовалась:
— Хорошо, что ты приехал!
— Я торопился. Ребятишек иду посмотреть.
— Дети же все по домам. Твои, наверно, спят.
Борлай склонился над мешком:
— Дальше я понесу.
— Тут недалеко. Я сама могла бы. — Макрида Ивановна взялась за мешок. — Я на мельнице кули к ковшу подымала.
— Зачем ночью ходишь? Худо. Буран дует. Замерзнуть можно.
— А я люблю бураны, — улыбнулась Макрида Ивановна, — правда, не такие дикие.
Борлай отнял у нее мешок, взвалил себе на плечо и, разрывая снежную пелену, пошагал широко и быстро.
За спиной рослого мужчины идти было легко, но почему-то стало жарко, и Макрида Ивановна сначала ослабила узел шали, а потом даже расстегнула верхнюю пуговицу шубы.
