— Что ты делаешь? — крикнул Борлай, подбегая к ней. — Раскидывай костер.
Яманай выпрямилась и заносчиво ответила:
— Не твое жгу — байское.
— Нет, теперь все это — наше.
— Спалю, так не вернется зайсан, — упорствовала Яманай.
— Он и так не вернется.
Огонь высоко прыгнул на крашеные двери. Ветер торопливо мотал его тонкие струи и раскидывал по стене.
Борлай взбежал на крыльцо и, оттеснив Яманай, длинной палкой стал расшвыривать головешки.
— Лопаты сюда! — крикнул он колхозникам. — Снегом забрасывайте.
Тяжелые комья утоптанного снега полетели на крыльцо. Огонь зло шипел, но с каждой секундой прижимался все ближе и ближе к полу.
— Ну, короткая у тебя память! — упрекнул Борлай раскрасневшуюся Яманай. — Уже забыла, что Суртаев говорил, что Чумар наказывал.
— А мы ей завтра на собрании ячейки напомним, — пообещал Сенюш.
К утру обшарили все закоулки, но ни одного мешка с серебром не нашли.
— В пещерах буду искать. И найду. Пусть небо поразит меня, ежели не отыщу, — поклялся Анытпас, успевший нарядиться в голубую шелковую шубу Сапога.
На рассвете из усадьбы выехали сани, нагруженные байским добром.
Борлай замкнул ворота на замок и, положив ключ в карман, про себя решил: «Завтра же здесь поселю колхозников…»
Жен Сапога увезли в сельсовет.
В середине дня обоз с баями и их семьями под охраной колхозников двинулся на север.
Глава шестнадцатая
1
С выселением баев и кулаков банда Сапога Тыдыкова лишилась своей единственной опоры и, отстреливаясь от наседавших на нее отрядов, уходила все дальше и дальше от жилых мест, в неприступные горы. Вот и быстрая Катунь осталась позади. Впереди — мрачное ущелье Аркыта,[37] в самом деле похожее на черный мешок с узким устьем.
По горным тропам, теперь засыпанным снегом, настигая банду, двигались отряды бывших партизан. Через непролазную чащу дремучей горной тайги пробирались лыжники.
Над высокими хребтами на юг летели два самолета. Летчики-наблюдатели отметили на картах последнее селение, дальше — ледяные вершины, а за ними — граница.
Река стиснута отвесными утесами. По едва заметным уступам проложена узкая тропинка — двум верховым не разъехаться. Южнее в скалах — убежище бандитов. Вон, разгребая снег, пасутся их лошади. Вон вьются дымки над кострами.
Серебристые птицы низринулись туда, будто орлы на добычу. Грозный рокот моторов и пулеметные очереди сотрясали горы. Бандиты покидали костры и, согнувшись, убегали в горы. Но даже самые неприступные скалы оказались плохим убежищем: зорки глаза летчиков, верны прицелы пулеметов.
Опоясывая горы и отрезая путь к границе, в долину спускались красные кавалеристы.
2
Учур был убит в первом бою. После боя бандиты попрятались в камнях, и вот уже пятый день бойцы вылавливали их. Каждого пленного спрашивали о Сапоге и о Калистрате Бочкареве. Многие кивали головами на невысокую гору с одиноким кедром на вершине, с густым лесом на северном склоне. Там, в каменных норах, скрывались три человека. Кругом открытый склон — ни подойти, ни подползти, — встречают меткими выстрелами.
Командир распорядился:
— Эту сопку не форсировать. Сами сдадутся или с голоду подохнут.
К Борлаю подвели пленного:
— Знаешь этого?
— О-о!.. Калистратко с заимки.
Бочкарев, приглушив ненависть, виновато смотрел в строгие глаза командира и напевно тянул:
— Товарищ набольший, я не по своей воле… Меня Сапожишко, алтайская образина, попутал. «Не пойдешь, говорит, с нами, заимку спалю». Он мог — у его ни креста, ни совести…
— Прекратить нытье! — прикрикнул командир. Указал на сопку с одиноким кедром: — Пойдешь на гору и передашь дружку: пусть сдается. Сопротивление бессмысленно. Не сегодня, так завтра все равно будет в наших руках. Если он согласен сдаться, разведешь на горе костер.
Бочкарев ушел, и часа через два над вершиной показался дымок.
В долине седлали коней. Плотной цепью окружили сопку. С вершины ее спускался Калистрат. За ним шел Говорухин с поднятыми руками.
— А-а, байский дружок! — обрадовался Борлай. — Давно тебя искали. А где сам Сапог?
Говорухин бородой показал в сторону кедрача:
— Туда… ушел.
Борлай повернулся к лесу, скомандовав, чтобы все отделение следовало за ним.
В лесу лыжи легко скользили по глубокому снегу. Вскоре лыжники напали на след.
— Нажимай! — шепотом командовал Токушев.
Тонкая снежная корка не выдерживала человека. Сапог проваливался по пояс.
— Гоним, как лося по насту, — заметил один из бойцов.
Возле следа лежали рукавицы. Немного дальше была брошена шапка.
— А вон и шуба зайсанская.
— Как бы он хитрую петлю не сделал.
Алтайцы — охотники, таежные следопыты, отличные лыжники — спускались по склону горы. Шубы на них заиндевели, от воротников струился пар.
— Вон он!
Раздалось два выстрела.
Выронив винтовку, Сапог прыгнул за густохвойный кедр. Плотным строем наступали алтайцы.
— Сдавайся! — крикнул Борлай.
Сапог стоял за деревом, распухшие губы искусал до крови, левая рука беспомощно повисла.
Увидев Токушева, он с ножом бросился на него, но впереди Борлая лыжники сомкнули штыки…
3
В Каракольскую долину спустились табуны Сапога Тыдыкова. По бокам их ехали всадники. Один из молодых пастухов вел на поводу заседланного коня, на котором сидел Ногон. Руки старика были скручены арканом и притянуты к передней луке седла. Винтовку, с которой Ногон не расставался с того дня, когда Сапог поручил ему угнать табуны за хребет, вез молодой пастух. Старик проклинал своих давнишних приятелей:
— Ядовитые болезни изломают ваши кости… Кровь ваша, грабители проклятые, свернется, сердца лопнут, как пузыри.
— Мы никогда не грабили, — сказал старый пастух, ровесник Ногона. — А вот Сапог — грабитель. Он с нами не рассчитался. Мы свое берем.
— Кто Большого Человека так зовет, у того язык сделается каменным, глаза оловянными, — ворчал старик.
Парень громко захохотал:
— Поездим теперь на байских лошадях, как на своих!
Табуны подошли к сельсовету. Молодой пастух сказал Байрыму, выбежавшему на крыльцо:
— Вот, пригнали коней… Принимай, товарищ Токушев.
— Мы бы давно пригнали, да Ногон не позволял, — вмешался второй пастух. — Едва его обезоружили.
Лошадей пересчитали, назначили табунщиков. Ногона два дня продержали в сельсовете, а потом спросили:
— Куда, старик, пойдешь?
— К хозяину своему, к Большому Человеку. Жаловаться на вас.
— Эх ты, верная собака… Тебе бы только байские ноги лизать, — сказал Байрым, покачав головой, и добавил: — Кончилась поганая жизнь твоего хозяина.
4
Жаркое солнце подымалось высоко в небо. В полдень снега на нижних склонах гор становились мягкими, ноздреватыми, веселые ручьи начинали свое задорное щебетанье. Зеленые лужайки покрывались подснежниками. На крутых южных склонах расцветали кусты маральника. Горы одевались в зеленые платья с малиновыми оборками.
Короткие летели ночи: на вершинах гор дежурили зори.
Колхозники ложились спать перед рассветом, когда дыхание снежных вершин касалось долины и сковывало верхнюю корку земли. В тихий рассветный час сон был особенно сладок.
Однажды в этот час в избушку Борлая Токушева влетел Анытпас Чичанов, щеголявший все в той же шелковой шубе Сапога.
— Товарищ Токушев!.. Вставай, товарищ Токушев! — кричал он, захлебываясь радостью.
— А?.. Что случилось?.. — Борлай вскочил, протирая глаза.
— Я серебро нашел! Много-много! Мешков десять!
— Сапогово?
— Ие! Три месяца искал… И только сегодня нашел! В пещере… Я за Ногоном незаметно следил. Увидел, что старик по ночам крадучись к той горе бегал. Я с вечера за камни лег. Ночь в долину пала. А в небе луна большая — светло. Смотрю, старик ползет. Я — за ним. Пещера камнем заложена так, что ее и не заметишь…
— Ну, пойдем, — сказал Борлай. — Разбуди Аргачи и Сенюша. Я иду коня седлать.
Через горы переливался утренний свет. Алтайки в белых передниках, гремя оцинкованными ведрами, шли доить коров.
По дороге к Караколу Чичанов нагнал старшего Токушева, поехали рядом.
— Теперь меня в колхоз примете? — робко спросил он, едва сдерживая волнение.
— Можем принять. Если ты эту байскую шубу сдашь учителю.
— Так я же работал на Сапога.
— И схватил его шубу, как грабитель. Не стыдно ходить в такой? Плечи не жжет?
— Но я…
— Даже разговаривать не буду, пока не сдашь.
— Зачем учителю такая шуба?
— Спектакли играть. Вот зачем.
— Ладно, отдам, — согласился Анытпас. — И работать в колхозе буду лучше всех.
