Сама королевская армия еще не закончила переправу через брод: арьергард во главе с герцогом Гуго IV Бургундским и пехотинцы еще оставались на западном берегу, когда Бейбарс и его турко-арабы набросились на отряд, которым командовал Людовик Святой. Практически разделенной на три части, королевской армии угрожала опасность полного уничтожения: ее авангард был перебит, а центр, состоявший из рыцарей без пехотинцев (который принес с 1189 г. франкам их самые прекрасные победы) мог подвергнуться той же участи, и арьергард не смог вмешаться. Личный героизм Людовика Святого и его осторожность позволили его рыцарям продержаться целый день; их осыпали стрелами, на что они не могли ответить из своих арбалетов, «греческий огонь» опустошал их ряды, а усталость мешала ответить им на вражеские атаки. Король все же попытался послать графа Бретани и Юмбера де Боже на помощь авангарду, но они не смогли выполнить задачу из-за преобладающей численности египтян. Жара и жажда сделали положение латинян непереносимым. Тем не менее они выстояли до глубокого вечера, когда герцог Бургундии смог вступить в бой. В конце концов египетская армия обратилась в бегство, и ужасный день при Мансуре завершился победой крестоносцев. Но если армии удалось удержаться на дороге в Каир, то нечего было и думать об осаде Мансуры; ее ряды были опустошены, и воины не в силах были продолжать наступление.
Без конца подвергаясь атакам египтян и одержав над ними 11 февраля новую победу, после которой враги прекратили активный натиск, франки не смогли вовремя оставить свои позиции и отступить к Дамьетте. В лагере началась эпидемия, и, как и в 1221 г., египтянам удалось построить эскадру, обеспечившую им господство на Ниле, что лишило франкское войско поставки продовольствия и еще более усугубило ее санитарное состояние. Когда, наконец, было приказано отступать, осуществить это стало необычайно трудно из-за новых атак врагов, в то время как тиф косил армию: Людовик Святой попытался договориться с новым султаном Туран-шахом, но тот ему не ответил. Египтяне смогли пересечь Нил по мосту, который не стали разрушать, и напали на печальный обоз с ранеными, правда, еще способными защищаться. Но на подходах к Дамьетте произошла катастрофа: заболел король, и Филипп де Монфор спешно добился капитуляции, спасавшей армию ценой сдачи Дамьетты, когда предательство одного сержанта принудило крестоносцев сложить оружие. Больные на суше и на франкских кораблях были перебиты, а остальным, прежде всего Людовику Святому, грозила тюрьма в Каире (6 апреля 1250 г.){482}.
Тогда у короля Франции потребовали Дамьетту и ухода франков из всей Сирии; в ответ на его отказ (мотивированный тем, что он не имеет никакого права на Святую Землю), ему пригрозили казнью. В конце концов, составили условия соглашения: Дамьетта становилась выкупом за короля, но за армию потребовали выплаты 500 000 ливров. Что касается Святой Земли, то она оставалась в том же положении же, когда Людовик Святой высадился на Востоке, — то есть мусульмане оставляли только грот Тирона, который был ими занят в момент падения Дамьетты. Наконец, с одной и с другой стороны освобождали всех пленников, как тех, что были захвачены в ходе кампании 1249–1250 гг., так и тех, кто попал в плен ранее, например, в сражении при Форбии, и уже десять лет томился в заключении в Каире.
Этот договор, хоть и устанавливал огромный выкуп, но все же позволял спасти то, что осталось от королевской армии, — кипрских, морейских и сицилийских рыцарей. Но тут вмешался новый фактор: приход к власти мамлюков. Эти рабы-солдаты (в чем-то похожие на оттоманских янычар) составляли главную силу мусульманской армии, и именно они остановили под Мансурой франков. Новый султан Туран-шах навлек на себя их гнев, и 2 мая 1250 г. был умерщвлен собственной охраной во главе с будущим султаном Бейбарсом. Так возникло экстраординарное явление — просуществовавшее до оттоманского завоевания и даже до XVIII в. управление Египта султанами, выходцами из рядов солдат-рабов, сначала турок, затем черкесов, управление энергичное и централизованное, ничем не похожее на феодальное, но где единственным правилом наследования стало убийство. Новый мамлюкский султан, Айбег Туркмен, не замедлил подтвердить договор, который его прежний владыка заключил с франками.
Дамьетта, которую королева Франции Маргарита защищала, несмотря на угрозу дезертирства итальянцев, была сдана 6 мая мамлюкам, которые перебили больных в их госпиталях и думали сделать то же самое с королем и баронами. Наконец, Людовик Святой, проведя месяц в плену, обрел свободу, но Жуанвилю пришлось пригрозить тамплиерам взломать их сундуки, чтобы они согласились предоставить деньги на выкуп (известно, что ордена-банкиры владели только вкладами, сделанными им крестоносцами: по крайней мере, именно под этим предлогом они отказались предоставить этот заем).
Людовик Святой мог бы, как многие государи до него, считать свой крестовый поход оконченным: бунт пастушков — массовое выступление крестьян, которые, под предлогом освобождения короля, грабили на своем пути церкви — создало Бланке Кастильской серьезные трудности во Франции, и регентша опасалась нападения короля Англии. На совете, собранном в Акре 26 июня королю стало ясно, что его бароны хотят вернуться во Францию. По совету Жуанвиля, он все же решил остаться: известна очаровательная сцена{483}, когда, будущий историк седьмого крестового похода, опасаясь того, что вызвал гнев короля, удалился в угол и там предавался невеселым мыслям, кто-то закрыл ему глаза руками. Думая, что это один из его оппонентов, Жуанвиль сказал ему: «Оставьте меня в покое, мессир Филипп»; но то был король, который пришел утешить единственного рыцаря, который разделял его мнение, но попросил еще некоторое время держать в тайне его решение. Король заявил, что ему нужно освободить остальных пленных (что было сделано, хоть и не без труда, в 1252 г.) и что он не может бросить на произвол судьбы Святую Землю после кровавой бойни при Мансуре (3 июля 1250 г.), предоставив баронам и своим братьям самим решать, исполнили ли они свой обет крестоносца, или нет. Людовик IX остался в Сирии.
Сирия сильно нуждалась в помощи, и с приходом крестоносцев сирийские франки вновь обрели храбрость, как это позволяют заключить мелкие детали: 7 августа 1248 г. монастырь Ла Латин, «укрывшийся» в Акре, уступил госпитальерам, вместе со своим приорством в Како, поместья в Мондидье и Ла Тур Руж в долгосрочное владение (без сомнения, эти владения по соседству с Цезареей были опустошены во время мусульманских набегов; то, что монахи надеялись на их возвращение, свидетельствует о зарождении «оптимизма»{484}). Во время кампании 1248–1249 гг. египтяне, развивая свои предыдущие успехи, захватили грот Тирона (1248 г.), но иерусалимская армия, без сомнения, вместе с Людовиком Святым, несмотря на отъезд таких баронов, как Жан д'Ибелен-Яффа и Филипп де Монфор (коннетабль королевства со времени смерти в 1244 г. Эда де Монбельяра), перешла в контрнаступление. Во главе с д'Жаном Ибелен-Арсуфом, бальи королевства, рыцари Акры разграбили мусульманский посад в Бейсане (28 января 1250 г.) и внезапно напали на крупную орду туркмен, пленив 18 000 коней с их владельцами и их предводителем-эмиром{485}.
Людовик Святой позаботился, сообразно договору 1248 г., восстановить Святую Землю в границах, которыми она обладала до 1248 г.: Яффа, Арсуф, Цезарея, Шатель-Пелерен, Хайфа, Кеймон, Назарет, Сафет, Бофор стали главными крепостями на франкской границе, где они теперь находились. Но французского короля волновало обветшалое состояние фортификаций в этих городах: благодаря его присутствию в Сирии началась колоссальная строительная кампания{486}. Акра первой приняла у себя королевских инженеров и каменщиков, которые построили крепостную стену от ворот Сен-Антуан до Сен-Лазар, у моря: так, пригород Монмюзар, до того обходившийся без защиты, был обнесен стеной. После этих работ укрепленный квартал стал процветать: около 1254 г. в нем, на «улице англичан», построили гостеприимный дом, предназначенный для приема бедных паломников из Бретани — этот дом был основан архиепископом Тира Жилем, одарившим его из своего личного имущества, и был посвящен Св. Мартину, покровителю Тура, где тогда находилась архиепископская кафедра, которой подчинялись все бретонские епископства{487}.
Затем король взялся за Хайфу и Цезарею, чьи укрепления он приказал отремонтировать (1251 г.), потом же обосновался в Яффе, которую превратил в мощную крепость: здесь также, к вящей выгоде графа Яффаского, Жана д'Ибелена, нижний город был снабжен крепостной стеной (1252–1253 гг.). Затем настала очередь башни Сидона, где к «Морскому замку» прибавили вторую цитадель, «Замок на суше», и стену, защищавшую весь город. Благодаря этим работам, дорогостоящим и длительным, Людовик Святой придал франкской Сирии способность к сопротивлению. Его труд был продолжен в последующие годы: госпитальеры добились от папы уступки имущества двух разрушенных монастырей, Мон-Фавора и Сен-Лазар де Бетани, пообещав построить на Фаворской горе крепость, которую будут охранять сорок рыцарей{488}. Этот акт 1255 г. превращал будущий замок в дополнение к крепостям Сафет и Бофор, позволяя организовать оборону западной Галилеи, беззащитной перед набегами врага после падения Тивериады. Архиепископ Назарета пытался участвовать в этом возрождении франкской Галилеи: в 1255 г., уступив госпитальерам четыре поместья вокруг Каны{489}, с целью увеличить их домен на Фаворе, этот прелат попытался вдохнуть жизнь в маленький городок в Саферии, призвав туда колонистов. Но этот труд оказался не по силам архиепископу: каждую минуту можно было ожидать вражеских налетов, а глухой бунт мусульманских крестьян Галилеи помешал прелату войти во владение своим имуществом. Он добился от папы разрешения удалиться в Акру вместе со своим капитулом и уступил всю сеньорию Назарета, со своими восемнадцатью поместьями и пустошами, гопитальерам, в обмен на ежегодную ренту в четырнадцать тысяч безантов{490}.
