В недобрую пору наехал на Нерадца Радко. В другое-то время и поговорил бы с ним по душам атаман, и браги бы дал испить, а уже после предал смерти. Но нынче атаману было недосуг. И потому сказал он мужикам:
— Не время нам судить да рядить. Отволоките-ка скомороха в лес подальше от избы — да и в петлю.
Радка подняли, поставили на ноги.
— До встречи, атаман, — сказал он Нерадцу.
— Еще не скоро свидимся.
— Гляди…
— На все воля божья, — поморщился Нерадец.
Подгоняя пинками, скомороха вытащили из избы. Поглядел Радко в последний раз на голубое небо, просвечивающее через густую листву, и тяжело вздохнул.
В это время на дороге послышался топот многих коней.
3
Вот и свиделись Радко и Нерадец. И солнце-то четверть круга не прошло над землей, а в избе все переменилось. Теперь Нерадец лежал в углу крепко-накрепко спеленатый веревками, а Радко сидел рядом с князем Всеволодом за столом и пил брагу.
Вовремя выбежал на дорогу Карпуша, вовремя бросился под копыта княжескому коню. Не то хоть и прискакали бы, а в живых Радка не нашли.
— Издалече ли и куда путь держишь, скоморох? — приветливо спрашивал у Радка князь.
— Еду я из Великого Новгорода, а путь держу в Поле, — говорил Радко. — Жизнь наша вся на колесах. Вон и телега моя во дворе. Ездим мы, скоморохи, по Руси, веселим присказками честной народ — тем и кормимся.
— Тяжело тебе, скоморох, — сказал Всеволод.
— Зато вольно, — отозвался Радко.
— Вольно, говоришь? — сузил Всеволод глаза и в упор поглядел на скомороха. — Смел, смел ты, Радко…
— Да уж какой есть.
— А вот велю я тебя связать да бросить в поруб, — сказал Всеволод. Он помолчал, глядя в ковш, и добавил: — Много смуты от вас пошло по Руси…
— Всякое говорят.
Всеволод рассмеялся. Понравился ему Радко: богатырь, большой души человек. Самого князя не испугался.
— А не пойдешь ли ты ко мне в дружину? — вдруг предложил он. — В дружине у меня житье сладкое.
— Отчего же не пойти? — хитро отвечал Радко. — Да какой из меня вой? Я — скоморох. И отец мой был скоморох…
Князь покачал головой. «Еще и умен», — одобрительно подумал он о Радко.
В избу вошел сотник.
— Что будем делать с татями, князь? — спросил он, — Здесь кончим али в Ростов повезем?
— Повезем в Ростов, — сказал Всеволод. — Покажу-ка я их боярам да спрошу с них строго: почто на дорогах русскому человеку житья не стало. Где их боярская твердость, куда глядит ростовская дружина?..
Пока сидели в избе, Карпуша ни на шаг не отходил от отца. Ластился он и к князю. Всеволоду понравился малец.
— А не отдашь ли мне Карпушу, скоморох? — снова приступил он к Радку. — Возьму его в терем. Надоело, поди, мальцу таскаться в твоей телеге? Подарю ему меч, подарю коня…
— Да что ты, князь! — побледнев, воскликнул Радко. — Последнюю радость отымаешь.
— Неуступчив ты, скоморох.
— Свое дитя…
— Князь — всем вам отец.
В словах Всеволода послышалось раздражение. Радко смягчил разговор:
— Вот приедем в Ростов, там и потолкуем.
— В Ростов так в Ростов, — согласился Всеволод и велел седлать отдохнувших коней.
Давно не бывал Радко в Ростове: все стороной да стороной лежали его пути. И потому сейчас, когда подъехали к городу, замер, привстав в своей телеге, изумленный. Будто волшебством вознесенные над синими водами Неро, дыбились могучие стены ростовского кремля. В глади озера отражались прямоугольные, рубленные из толстых кряжей башни, церкви, избы посада. А на волнах белели паруса, будто со всего света слетевшие на озеро белокрылые чайки.
Бояре большой толпой встречали Всеволода, заглядывали ему в глаза, кланялись и улыбались. Служки перед архиереем несли святые дары.
Князь соскочил с коня, перекрестился на золотой крест белокаменного собора.
Когда схваченных в лесу мужиков проводили мимо бояр, Всеволод заметил, как потемнели глаза Добрыни, как по щекам его растеклась глубинная синева. И еще он заметил, как дрогнули опущенные долу ресницы архиерея.
Нелегко сломить строптивое ростовское боярство. А надо. Всеволод глядел в будущее. В Переяславле ему не отсидеться. Не отсидеться и во Владимире. Михалка пробовал затвориться — ничего не вышло. Хитростью надо усыпить бояр: пусть думают, что недогадлив и слаб Всеволод, что готов плясать под боярский гудок, как скоморох на площади. Скоморох дурачится, а за скоморошинами его — правда. Только правды боярам знать не должно. Пусть думают: был Михалка — всех держал в узде, не будет Михалки — не будет и узды. А боярству все одно — что Всеволод, что Мстислав. Лишь бы самих бояр не тронул, лишь бы властвовать им над князем, вершить свою волю…
И к утру решил он пленных мужиков не пытать, а отпустить их с богом. Но атамана велел привести к себе: хотелось все выведать, да так, чтобы себе на пользу, а боярам на раздумье.
Нерадец прикинулся смиренником. «Ничего, — подумал Всеволод, — и по заячьему следу до берлоги доходят».
— Хорошо ли спалось?
— Благодарствую, князь.
— Темно в порубе-то?
— Темно.
— Не мягко?
— Да куда уж там. На солому и на ту вои твои поскупились.
— Не боярин, чай, — усмехнулся Всеволод. — Откуда родом будешь?..
— Да уж и не припомню, — усваивая полушутливую речь князя и хихикая, отвечал Нерадец. — Гряды копал, да в воеводы попал.
— Ишь ты, смешливый какой, — нахмурился Всеволод. — Дай волю осоту, и огурцов на белом свете не станет.
Нерадец поморщил лоб.
— Не пойму я что-то тебя, князь, — растерянно сказал он.
— А вот как сымут голову, тогда поймешь… Тяжело голове без плеч, худо и телу без головы. Далеко не доскачешь. Выкладывай-ка, на чем бояре поставили.
Кой-что успел князь выведать у разбойничков. Была бы зацепочка.
«Неужто знает?» — онемел от страха Нерадец. Князь глаз не отводил, глядел на него требовательно. «Знает», — понял Нерадец, и в животе у него стало холодно, как в погребе. Он вдруг дернулся всем лицом и упал на колени. Поцеловал половицу у Всеволодовых ног.
— Милость над грехом что вода над огнем, князь, — простонал он. — Не вели казнить, вели миловать.
И, заходясь от страха, вздрагивая обмякшими плечами, рассказал обо всем. Не забыл и Хому, — нешто одному ответ держать?
— Это он, он всему потатчик.
Всеволод брезгливо оттолкнул его ногой:
— Замолчи, напраслина отрыгается.
— Виноват, князь. Свят крест, виноват.
— Все ли сказал?
— Все, все, — невнятно забормотал Нерадец, глядя ему в лицо преданными глазами.
Всеволод постучал ножнами меча об пол — вошли вои. Он велел им отвести Нерадца в поруб. С порога атаман обернулся:
— На смерть оставляешь, князь. Возьми с собой — верным псом твоим буду.
— Молчи. Как бояре рассудят, так тому и быть.
— Зарежут.
— Авось и помилуют.
Нерадец упирался и еще что-то говорил. Вои зажали ему рот, громыхая сапогами, поволокли по переходам.
Прислушиваясь к затихающим шагам, Всеволод подумал: «Пусть и вправду бояре решат. Не умела песья нога на блюде лежать, так под лавкой наваляется…»
Утром по его вызову в терем доставили скомороха с Карпушей. Дивился Радко красоте княжеских палат, голову запрокидывал на резные потолки, вздыхал и охал. А на сердце кошки скребли — знал, зачем призвал его к себе князь, помнил разговор в избе на лесной поляне.
— Что выговорено, то вымолочено, — сказал Всеволод, усаживая скомороха рядом с собой на лавку. — Рядились мы с тобой в лесу, не забыл?
— Да как же забыть такое, князь, — простонал Радко. — Не бери сына, пощади.
— Не в поруб забираю твоего Карпушу, — мягко проговорил Всеволод, — беру его в княжескую дружину. Будет твой Карпуша моим меченошей. Разве и тебе от того не велика честь?..
И велел Всеволод звать в сени дружинников, ставить на столы меды и яства. Весь день пировал молодой князь в Великом Ростове. А вечером выехал с дружиной в Переяславль. И рядом с ним, чуть отступя, красивый и гордый, скакал на рыжем рысаке Карпуша. Был он в малиновом кафтане, шапка с малиновым верхом заломлена набекрень, сафьяновые сапожки за день сшиты на заказ, в руке — сыромятная плеточка. Любовались юным меченошей ростовчане, а Радко, стоя в толпе, глядел на сына и вытирал невольно выступившие слезы…
Вечером в порубе бояре казнили разбойников. Нерадцу отрубили голову, а тело в крепком мешке утопили в озере. Хому повесили. И облегченно вздохнувший Добрыня заснул на своей лежанке здоровым, спокойным сном. А когда проснулся на следующий день, солнце заглядывало в окно, было светло и радостно. И Добрыня подумал: «Верно говорили бояре: щенок Всеволод. Как есть несмышленыш. И волка из него не вырастет. Где пичужка ни летала, а к нам в клетку попала…»
