посла Густава Оксеншерны и имперского посла Аннибала Ботония.
Отношения со Швецией как с ближайшим соседом России на северо-западе оставались первостепенным делом. На русско-шведской границе было не очень спокойно, напряжение создавали территориальные претензии и не решавшиеся годами дела о перебежчиках. Политика, проводимая Артамоном Матвеевым в делах со шведской стороной, вольно или невольно сравнивалась с деятельностью прежнего руководителя Посольского приказа боярина Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина. Хотя бы в силу этого обстоятельства Матвеев захотел изменить дела со шведами. Он практически остановил «великое шведское посольство» графа Густава Оксеншерны в начале 1674 года. Началось всё еще в Великом Новгороде, когда шведские послы пожелали въехать в город непременно в королевских каретах, не «вписывавшихся» в проездные ворота. Шведская сторона не согласилась на предложенную замену, поэтому воеводе пришлось приказать частично разобрать ворота. Но главное препятствие ожидало шведских послов в Москве, где от них потребовали снять шляпы и отдать трости и шпаги перед аудиенцией у царя.
Такое изменение в церемониале было новшеством во взаимоотношениях двух стран. Шведское посольство, имевшее большие планы, в итоге едва не уехало из Москвы. Компромисс был достигнут отправкой запроса к королю Карлу XI для разрешения возникших трудностей.
Матвеев был последователен, аналогичной демонстрации уважения к царской чести он добился от польских, а также имперских послов, бывших на аудиенции у царя Алексея Михайловича в Коломенском в конце 1675 года.
Посольство Густава Оксеншерны упустило много времени, которое можно было бы потратить на достижение своих целей в Москве. Ожидания были большими; московскому двору привезли богатые посольские дары (в том числе личные подарки царице Наталье Кирилловне от вдовствующей шведской королевы). Швецию интересовал перенос «стапелей» из Архангельска в Нарву, что было невыгодно для русской торговли. Единственный русский морской порт на Белом море давно использовался английскими, голландскими и другими иностранными купцами. Конечно, в случае согласия на перевод торговли на Балтику все преимущества морской торговли оказывались у шведов, а потому такая идея для московской стороны выглядела утопичной. От обсуждения союза в войне с Турцией шведские послы уклонились, предложенная помощь показалась московской стороне совсем небольшой, и ее не приняли. Итогом стали только общие декларации о ненападении в случае вступления в войну какой-либо из сторон.
Позже Артамон Матвеев вспоминал «великие трудности», до которых доходило дело на переговорах с шведским посольством графа Густава Оксеншерны у ближних бояр князя Юрия Алексеевича Долгорукова и его сына князя Михаила Юрьевича Долгорукова:
«Однако же, Великий Государь, тех Послов и самих учинили винных паче вашея, Великаго Государя, стороны, в прописках; и с Москвы они поехали с великою печалию; и моя же работишка, холопа твоего, была, и свидетельствуюсь ими, ближними Бояры»[333].
В Москве приходилось вести осторожную линию в отношениях со Швецией. Другие послы и дипломатические представители из Бранденбурга и Дании постоянно пытались втянуть московскую сторону в выгодное им противостояние со Швецией. Однако максимум того, что было сделано во времена руководства Артамона Матвеева Посольским приказом, стали демонстрация силы и давление на северного соседа через постоянное присутствие рядом со шведской границей полков Новгородского разряда.
Совсем иначе выстраивались отношения со Священной Римской империей, традиционно главным партнером в посольских делах России на Западе. В этот момент интересы императора Леопольда I и царя Алексея Михайловича совпадали. Обе стороны стремились остановить дальнейшее продвижение турок и спасти от разгрома своих союзников в Речи Посполитой. Представители Империи были погружены в европейские дела и противостояние с Францией. В то время как московская сторона успешно решала свои тактические задачи, связанные с контролем над землями Левобережной и Правобережной Украины. И в этом случае Артамон Матвеев попытался использовать обстоятельства и заинтересованность германского императора в союзе против Турции в свою пользу. Прежде обсуждения всех дел был использован давний и хорошо работавший прием в московских дипломатических делах, связанный с обсуждением умалений титула.
Как объяснил Артамон Матвеев в своей челобитной царю Федору Алексеевичу, в переписке и договорах императора в титуле царя и «всех христианских великих государей» использовалось слово «Пресветлейшество». Так обращались к королям Испании, Франции, Дании, Польши, Англии. «И тем умаляет честь всех Государей и Курфирстов; такожде пишет для чести и повышения имени своему», — говорил Матвеев. Внешне выглядевшее вполне почтительным, такое обращение было меньше, чем «величество». Но надо было еще заранее получить и перевести в Посольском приказе соответствующие документы и провести большую предварительную работу, чтобы понять указанные особенности этикета дипломатических обращений. И Артамон Матвеев сумел это сделать. Он также нашел сведения о том, что такое наименование некогда только «чрез великую куплю учинили», что обращение «пресветлейшество» появилось в переписке императора с царями Борисом Годуновым и Василием Шуйским. А теперь глава Посольского приказа приложил все усилия, чтобы повысить царский титул. Артамон Матвеев заключил отдельный договор с «цесарскими посланниками», добившись выгодного для царя обращения «величество», «так, как Цесарю приписуют»[334]. Не случайно позже это слово вошло в официальное обращение к русским императорам: «Ваше Императорское Величество».
Для достижения нужного результата Артамон Матвеев поступил необычно, пригласив имперского посла Аннибала Ботония и его свиту к себе на переговоры в домашней обстановке. В обстановке дворца такие споры о титуле грозили остановкой посольства, как уже было со шведами, а в своем собственном доме Матвеев оказался во всех смыслах хозяином положения. Из описания этой встречи, оставленного секретарем имперского посольства Адольфом Лизеком, можно узнать, как происходили переговоры: «Артамон Сергеевич объявил, что Царь даст нам последнюю аудиенцию тотчас по возвращении в Москву; потому Послы спешили окончить все дела в настоящее заседание. Однако ж не обошлось без большого спора. Артамон сказал, что как Император Римский в грамотах называет Царя не Величество, а Светлость, и Послы на первой аудиенции употребили то же название, то и Царь в грамоте к Императору Римскому дает ему титул только Светлости. Император и Царь между собою братья, почему во взаимных их сношениях должен употребляться один и тот же титул». Далее последовал спор, «чрезвычайно раздосадовавший» Артамона Матвеева, и он, по словам Адольфа Лизека, «с гневом сказал: „так не должно ж в титул Императора писать непобедимейший: это название принадлежит одному Богу“». Когда имперские послы согласились запросить разрешение императора на изменение титула, то «Артамон тотчас успокоился, дружески протянул Послам руку, в знак примирения, и сказал весьма ласково: „если это
