Сына первой любви Фадеева, внука первого летописца Владивостока, двоюродного брата Новеллы Матвеевой и Ивана Елагина сбил в Корее Базз Олдрин, будущий покоритель Луны; даже не знаю, как к этому относиться. Люди связаны друг с другом не шестью рукопожатиями – куда теснее, как будто ходят по одному пятачку, то и дело пересекаясь.
Всегда завораживали, останавливали взгляд эти странные сближения, причудливые созвучия судеб. В стихотворении рифмы несут ясную функцию; может быть, и здесь что-то похожее – нам даётся сигнал, чтобы мы обратили внимание, остановили взгляд, задумались о судьбе и предопределённости?
Из коловращения звёздной пыли, создающего и сталкивающего планеты и людей, из кипения лавы бытия, из разрозненных единичек информации ты пытаешься вычленить стержень смысла. Но всегда ли это возможно и всегда ли он есть, этот смысл? Что следует из того, что сына философа Нон Эсма сбил человек, вторым ступивший на Луну, в чём тут провидение или промысел? Или же никому, кроме меня, это пересечение не интересно? Встретились два метеора, опасно сблизились, едва не коснувшись друг друга металлическими поджарыми животами, и, толкаемые керосиновыми реактивными струями, навсегда разошлись. Что всё это значит – или не значит ничего? Случайно ли всё происходит в этом мире, беспорядочно ли носятся по чёрной пустоте частички космической пыли? Или случаи возникают с запасом, с перехлёстом, как пулемётные очереди – какая-нибудь пуля да найдёт цель, всё математически рассчитано по законам больших чисел, статистики и вероятностей? В хаосе мы живём, бесконечном и беспощадном, или в осмысленном, упорядоченном, гармоничном космосе? Рассматриваем случайные бессмысленные узоры калейдоскопных стёклышек – или же видим рассыпанный пазл, который можно сложить в единственную и разумную картинку? Кто и по каким небесным лекалам вычерчивает высший пилотаж человеческой судьбы, подкладывая Нелюбову под руку злосчастную солонку и подводя под прицел Олдрина машину Колесникова? Ворохи случайного застывают неотменимым рисунком случившегося – как окаменевшие миллионы лет назад ракушки, как замершие в янтаре мотыльки, как стихотворение, в котором каждое слово связано с каждым и никакого не выбросить. Можно ли понимать случайность как одну из форм предопределённости, совпадения – как сигналы свыше? Как увидеть, прозреть это предначертанное, подчинённое общим и не постижимым для нас законам бытия?
Льва Колесникова сегодня не читают и, наверное, читать уже не будут. Однако путь его был не напрасен. Он был честным солдатом неба и литературы. Может, и не самым выдающимся и заметным, но достойно и в меру сил защищавшим выпавший ему участок фронта. Надёжно прикрывал ведущего, совершил свои боевые вылеты – сколько и где мог. Был по-своему счастлив и удачлив. Судьба уберегла его в 1941-м, как не уберегла многих ровесников, уберегла и в 1953-м. Дала начинающему литератору внимательного патрона – Фадеева. У Колесникова были свои звёздные часы. Пусть не такие, как у Олдрина, оставившего след не только на Земле, но и на Луне, но ведь и звезда у каждого своя, и потолок свой, и высший пилотаж – тоже только свой.
Авиация жива не только Чкаловыми и Кожедубами, литература – не только Пушкиными и Шолоховыми. Чтобы появился гений, нужны сотни талантов и тысячи посредственностей. Каждый триумфатор должен помнить, что он стоит на плечах и гигантов, и забытых неудачников, без которых не мог бы состояться. Триумф победителя предполагает наличие множества проигравших – иначе и триумфа не будет. У любого Гагарина есть свой Нелюбов. Без Нелюбовых – несчастливых дублёров, рухнувших икаров – Гагариных вообще не бывает.
Мы знаем покорителей полюсов, победителей, великих удачников, но за каждым Амундсеном стоит тень Скотта, отставшего и погибшего. Нам известны Дежнёв и Беринг, а многие ли помнят Никиту Шалаурова или Владимира Русанова, без вести сгинувших в ледяных пустынях?
Мне хочется продлить жизнь Льва Колесникова, сохранить память о нём – и о тех миллионах, которым не посвящают книг и фильмов.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Хочется исполнить гимн и звёздам, и винтикам. Тем, кто не долетел и кому не дали даже оторваться от земли. Кто вообще не был рождён, чтобы летать, но делал что мог – пешком или ползком.
Вторым, третьим, сорок первым… Безымянным бойцам братских могил.
Безвестным дублёрам, ведомым, героям второго плана, эпизода, закадра. Людям массовки, чьи имена и лица неразличимы, как песчинки, составляющие пляж.
Аутсайдерам и маргиналам, плебеям и дворнягам. Бедным некрасивым неталантливым неуспешным провинциалам. Сбитым лётчикам, неудачливым конструкторам и их никчёмным невзлетевшим детищам, забытым писателям второго ряда, умершим в сумасшедших домах философам.
Траве, полыни, бурьяну. Глине, перегною, праху. Почве – хоронящей и родящей.
Искрам, не разгоревшимся в пламя. Пулям, пролетевшим мимо цели или обессмысленным осечкой.
Икринкам, из которых не выросло рыб.
Гениальным нотам, растворённым в эфире, но так и не выхваченным из него. Словам – сгоревшим и незаписанным.
Тем, кому вообще не удалось, не посчастливилось родиться.
На глянцевых обложках места на всех не хватит, но человечество живёт не одними суперзвёздами. Есть красота победы, но есть и высокая красота проигрыша. Человек состоит не только из успехов, но и из поражений, которые никак не менее важны. Удаче и несчастью – одна цена. Главное – направление движения и последовательность, остальное призрачно и несущественно. Победил тот, кто не сломался и шёл в нужном направлении. Стремился к своему потолку, какому ни есть, и за него. Выйдет пешка в ферзи или нет – зависит не только от неё. Даже Олдрин переживал, что ступил на Луну не первым, а вторым. Внушал себе: «Быть вторым – это нормально, если ты делаешь всё, на что способен». Неудача, твердил он, – это возможность («Неудачи – путь к удачам», – говорил и безумный философ Нон Эсма). Что до славы – она капризна и непредсказуема, как погода у моря. Надеяться на неё можно, рассчитывать – нельзя. Подвижнику неба Нестерову досталась всемирная слава, великому Арцеулову – память профессионалов. Бо́льшую часть пути до Америки чкаловский АНТ-25 пилотировал опытный в слепых полётах Байдуков, но славу взял Чкалов. На всех её не хватит. Значит ли это, что не-Чкаловы, тыловые труженики человеческой истории, жили, действовали, умирали напрасно?
Кит не живёт без планктона. Тигра обеспечивает вся тайга. Белоснежным лайнерам и суровым, свинцового цвета крейсерам помогают швартоваться невзрачные трудяги-буксирчики. Космонавта готовит целая наземная армия, быть её рядовым – большая честь.
Из песчинок слагаются горы, хотя каждое минеральное зерно могло бы вырасти в сверкающий кристалл, сложись геохимические жизненные обстоятельства иначе. Алмазам дают собственные имена, но следует помнить, что они рождаются из угля, как стихи из сора, а звёзды – из пыли.
Они сближались, чтобы, встретившись на миг в одной точке чужого неба, разойтись навсегда. Двое бесконечно далёких и самых близких друг другу людей, ибо кто может быть ближе, чем враг в смертельной схватке?
Оказавшись совсем рядом с противником, второй лейтенант Олдрин понял: если его «сейбр» проскочит вперёд, «миг» окажется позади. Нужно самому оказаться сзади, используя хорошие воздушные тормоза «сейбра». Манёвр удался. Олдрин пропустил врага вперёд, довернул самолёт и нажал гашетку. Было видно, как по камуфлированным плоскостям русского самолёта скачут искры. «Миг» – машина крепкая, а «комми» дерутся не только умело, но и фанатично. Говорят, за трусость у них расстреливают. Порой они идут на таран – видимо, не ценят свою жизнь. Как можно победить того, кто не боится смерти? Ничего, Базз. У лётчиков-истребителей нет эмоций. В наших жилах – лёд.
«Миг» пытался скрыться в облаках. Красный пилот уходил вверх, используя преимущество своей более лёгкой машины. Олдрин ринулся следом, продолжая стрелять вслепую из всех шести полудюймовых пулемётов. Вынырнув из облаков, он снова увидел раненый «миг». Вдруг от самолёта отделился тёмный предмет – катапультное кресло. Машина и выброшенный из неё лётчик рухнули в облака и пропали. Олдрин завертел головой. Надо было выходить из боя и пристраиваться к своим.
