После этого все попытки к примирению окружниками были оставлены. Огромное большинство поповщинских общин во главе с Москвою прекратило всякие сношения с Кириллом и с раздорниками. Оставалось устроить управление церковью так, чтобы вытеснить раздорников с /337/ тех немногих позиций, которые оставались за ними в самой Москве. Не было никакой надежды вернуть в подчинение Москве Гуслицы; это было хотя и печально, но еще терпимо. Величая капиталистов антихристами, гуслицкие древнеправославные христиане все-таки не могли без них обойтись и волей-неволей шли работать на их фабрики. Гораздо хуже было другое обстоятельство. Цитадель поповщины, Рогожское кладбище, оказалась к этому времени в руках раздорников. До 1866 г. им управляли два попечителя, купцы Досужев и Бочин, из которых последний был раздорник. Но в 1866 г. Досужев отказался от должности и попечителем остался один Бочин. Это обстоятельство было крайне неприятно и невыгодно для окружников. Бочин сейчас же воспользовался своею властью единоличного попечителя, чтобы использовать капиталы Рогожского кладбища на надобности раздорнической агитации. Из них он заимствовал суммы на подарки Кириллу и на вклады в Белую Криницу; а когда эти заимствования были замечены, то Бочин устроил симуляцию кражи из рогожской конторы одного денежного сундука с 68 000 руб. Сундук исчез бесследно, а деньги достались раздорникам. На все предложения произвести ревизию или сложить должность Бочин отвечал отказом. Дело тянулось до 1869 г., когда окружники наконец нашли возможность обойти формальные препятствия и в мае выбрали двух новых попечителей из среды окружников, а Бочин был смещен. При этом не было соблюдено правило об официальном извещении властей о выборах, так как окружники боялись, что Бочин соберет на выборы гуслицких крестьян и крестьян из подмосковного села Котлов, которые терроризируют собрание. Раздорники воспользовались этим формальным дефектом, чтобы хлопотать в Петербурге об отмене выборов. Но министерство внутренних дел стало на сторону окружников и утвердило выборы. Тогда раздорники, не желая упускать из своих рук капиталы Рогожского кладбища, единственный имевшийся у них источник денег, предложили окружникам примирение на условиях 1865 г. Но на этот раз окружники не согласились заводить вновь прежнюю канитель и отказались наотрез. Раздорники были вытеснены с последних позиций, занимавшихся ими в Москве. За ними остались Гуслицы, Клинцы и некоторые приволжские и приднепровские округа, приблизительно около трети всей поповщинской территории, с тремя епископами из десяти. /338/
Когда иссяк золотой ключ, находившийся в распоряжении у раздорников, Кириллу не было никакого смысла иметь с ними дело. Злой гений раздора, переходивший бессчетное число раз то на одну, то на другую сторону, он закончил свою скандальную карьеру окружником. В 1869 г. он разорвал все связи с раздорниками, а в 1870 г. выпустил грамоту, в которой предал противоокружников анафеме. Окружникам эта грамота была совершенно не нужна, как не нужен уже был и сам Кирилл. Но они оказывали ему знаки внешнего почтения вплоть до его смерти, последовавшей в 1873 г. Этим моментом воспользовались московские руководители старообрядчества, чтобы покончить наконец все счеты с Белой Криницей. Они за-, ставили преемника Кирилла, Афанасия, отречься от всяких прав на старообрядческую церковь в России. Таким образом, призрак белокриницкого папы, столь ненавистный московским старообрядцам и столь долго их мучивший, отошел в область преданий. Епископы, не имевшие более возможности находить вовне опору против влияния мирян, стали послушным орудием в руках светских заправил поповщины. Желаемая цель была наконец достигнута.
Однако она была достигнута дорогою ценою. Вопрос об «Окружном послании» вскрыл наличность в поповщине двух противоположных течений соответственно ее двойственному социальному составу. Поповщинские верхи, крупная буржуазия не могли по самому существу своему признать государство и синодскую церковь орудиями антихриста. Но вполне было очевидно, что для рабочих и крестьянства различие между старообрядчеством и синодской церковью было глубже, чем только различие в обрядах. Буржуазия боролась с правительством для того, чтобы сделать его своим орудием, рабочие и крестьяне боролись с государством потому, что оно порабощало их, защищая власть помещика и права фабриканта, и хотели его свергнуть. Отсюда между идеологией официальной церкви и идеологией массовика-раскольника должна была вырасти непроходимая пропасть. Внутреннее единение не могло быть крепко и между поповщинской массой и поповщинскими верхами. Как только обнаружилась разница целей борьбы буржуазии и борьбы трудящихся с крепостническим государством, разделение сейчас же произошло и вновь спаять разделившиеся части было трудно. Уступка, которую делали окружники, предлагая предать забвению «Окружное послание», сейчас же вызвала со /339/ стороны противников ядовитый вопрос: почему вы это предлагаете? Что вы в нем нашли несправедливого? — спрашивали раздорники. Худого в нем ничего не находим, отвечали окружники, но оно препятствует церковному миру и единению. На это раздорники резонно отвечали, что если в нем нет ничего противного постановлениям святых отцов, то для чего же его уничтожать, а если есть в нем какая-либо погрешность, то надо не только уничтожить его, но и принести чистосердечное покаяние, что и было бы весьма полезно и для всей церкви, и для всех православных христиан. И начиналась бесконечная полемика, после которой обе стороны уходили с сознанием, что пропасть не только не уменьшилась, но еще более расширилась. Окружники могли отказаться только от признания официального значения послания, но не от его доктрины; раздорники находили, что если уничтожается послание, то этим ниспровергается и все содержащееся в нем учение.
Между тем с падением крепостного права обстоятельства для старообрядчества складывались необыкновенно благоприятно. Ранее крестьянство не всегда осмеливалось уходить в раскол, так как за православным священником стоял барин. Но уже одна эта связь, помимо вымогательств сельского духовенства, отталкивала крестьянство от синодского православия. Реформа 1861 г. разорвала формальную связь между крестьянином и помещиком и развязала крестьянству руки. Долго искусственно сдерживаемый поток покатился с неудержимой силой, приводя в ужас наблюдателей раскола. По официальной статистике, в середине 60-х годов в Симбирской губернии обратилось в раскол разом более 25 000 человек; в 1867 г. перешла в раскол половина жителей города Петровска Саратовской губернии — всего около 5000 человек, в том же году перешли в раскол 3000 человек из жителей села Богородского Горбатовского уезда Нижегородской губернии. Целыми тысячами переходили в раскол крестьяне Тверской губернии (1865 г.). В 70-х годах поголовно перешло в раскол село Кряжим Вольского уезда Саратовской губернии (1600 человек); жители деревень Губинская и Язвиши Покровского уезда Владимирской губернии также приняли попов от белокриницкой иерархии. В 1879 г. пожелали перейти в раскол 8000 человек из Пермской и Оренбургской губерний не только православных, но и язычников и магометан. В Суздальском уезде Владимирской губернии, в Верейском уезде /340/ Московской губернии, в Нижегородском уезде начиная с 60-х годов раскол растет настолько быстро, что все население к концу 70-х годов делится почти поровну между православием и расколом. Такие же известия сообщались в 60-х и 70-х годах из Костромской губернии, где отдельные села, до 1861 г. бывшие поголовно православными, после 1861 г. поголовно переходили в раскол.
Эти массовые переходы объясняются не только тем, что, в сущности, добрая половина отпавших уже ранее тайно придерживалась раскола. Раскол был вообще наиболее близкой и понятной для великорусского крестьянства религиозной организацией. Крестьянин, переходя в раскол, не должен был ничем поступаться, ни в чем не должен был изменять своих религиозных убеждений. Он находил в поповщинской церкви те же посты, те же праздники, тот же богослужебный чин, только более благолепный, тех же святых, те же молитвы. Но он вместе с тем как будто выигрывал необыкновенно много. Вместо того чтобы зависеть от священника, священники зависели от него; он знал, что священник над ним не начальник, а должен служить своему делу, в противном случае должен уходить. Крестьянин избавляется в лице православного священника от одного из многих агентов правительственной власти, тяготевших над его судьбою и достоянием. Из данника своего прихода он становился участником в решении его дел. Эта «демократическая» формальная внешность искусным образом вуалировала социальную сущность поповщинской организации, в которой поп в конечном счете все же зависел от старообрядческих верхов и был их идеологическим агентом.
