«Любовь к Высоцкому — неприятие советской власти. Нельзя заблуждаться: в его руках не гитара, а нечто страшное. И его мини-пластинка — бомба, подложенная под нас с вами. И если мы не станем минерами, через двадцать лет наши песни окажутся на помойке. И не только песни…»
Как в воду глядел именитый поэт. Ровно через двадцать лет в стране будет бушевать горбачевская перестройка, приход которой в немалой степени приближал и Владимир Высоцкий. Не случайно его имя тогда будет поднято на щит либеральными перестройщиками. Что было потом, мы знаем: СССР был благополучно развален. И песни Е. Долматовского (как и большинства других советских поэтов и композиторов), а также почти все советские ценности (как материальные, так и духовные) будут фактически выброшены на помойку. Итак, осень 1967 года.
Сразу после ноябрьских праздников Высоцкий вновь отправился в Ленинград — смотреть черновой материал «Интервенции». Вернулся 11-го в мрачном расположении духа. Как пишет В. Золотухин: «Чем-то расстроен, неразговорчив, даже злой. Грешным делом подумал: может быть, завидует моему материалу и огорчен своим…»
17 ноября состоялась премьера «Пугачева» по поэме С. Есенина. Несмотря на то что спектакль был приурочен к 50-летию Великой Октябрьской революции, подарком он был своеобразным — с подтекстом. В нем Юрий Любимов (и автор инсценировки Николай Эрдман) как бы предупреждали действующую власть, что народные бунты типа пугачевского являются не только историческим артефактом, но вполне могут произойти и сегодня, если власть не изменит некоторых своих взглядов на текущий политический процесс (естественно, взгляды эти должны были меняться в пользу либеральной интеллигенции).
Самое интересное, но есенинская поэма, рожденная на свет в 1921 году, тоже содержала в себе подтекст, созвучный временам ее появления на свет. Некоторые критики даже называли ее антисоветской, хотя на самом деле это было не так. В ней автор восставал не столько против советской власти, сколько против «жидовствующих комиссаров», которые жестоко подавили и мятеж в Кронштадте, и антоновский крестьянский мятеж. Полвека спустя либеральная «Таганка» повернула острие своего спектакля уже в обратную сторону: их постановка разоблачала не «жидовствующих комиссаров» во власти, а «русскую партию», которая стояла на охранительных позициях и билась за то, чтобы прогрессисты-либералы не расшатывали основы советской идеологии. Как напишет уже в наши дни С. Куняев:
«Когда в 1967 году Юрий Любимов принимался за постановку «Пугачева», неудача спектакля была как бы запрограммирована изначально. Считающий себя последователем Мейерхольда (первым постановщиком «Пугачева» должен был стать именно этот режиссер, но он в итоге от этой идеи отказался. — Ф. Р.), режиссер подошел к трагедии во всеоружии с явным намерением воплотить не осуществившийся более полувека назад замысел. Но, возможно, его не постигла бы столь серьезная творческая катастрофа, если бы главным консультантом и автором сценической редакции не был приглашен постаревший Николай Робертович Эрдман, бывший имажинист и постановщик пьес для Мейерхольда, «расцветивший» трагедию пошлейшими сценами с императрицей Екатериной — в стиле воинствующих «антимонархистов» литературно-театральной Москвы 1920-х годов…»
Высоцкий играл в «Пугачеве» роль Хлопуши, и это была не самая большая роль — она уместилась примерно в сорок строк фраз-обрывков (вторым исполнителем роли был Николай Губенко). Хлопуша был беглым каторжником, который рвался к мужицкому царю, чтобы вступить в его войско. Роль эта перекликалась с тем статусом, который тогда уже примеряла на Высоцкого либеральная интеллигенция, — защитника простого народа и глашатая его чаяний. Вот почему, несмотря на то что роль у нашего героя умещалась всего в сорок стихотворных строк, она получилась одной из самых мощных. Как пишет В. Смехов:
«Главное в этом спектакле (едва ли не самом мощном по всем элементам) — это роль Хлопуши. Нет ни у кого на эту тему ничего, кроме пересказов и легенд. А у меня право увидеть все тринадцать ролей Высоцкого и, поставив высокие оценки за высоцких героев, наивысшим баллом наградить Хлопушу — идеальное воплощение по всем законам и „психологического“, и „карнавального“ театров…»
Об этом же слова другого критика — А. Гершковича:
«Спектакль шел, конечно, по партитуре режиссера Любимова, но идеальным и зримым дирижером актерского ансамбля оказался некто иной, как Хлопуша — Высоцкий. Казалось, ему одному подчинялся ритм и специфический звуковой образ постановки… Высоцкий был не только простым исполнителем, но в известной мере и одним из соавторов есенинского спектакля. Ряд прозаических связок-текстов принадлежал в нем драматургу Н. Р. Эрдману, Высоцкому же Любимов поручает написание нескольких стихотворных интермедий, которые по замыслу постановщика должны были связать отдельные части поэмы, не предназначавшиеся, собственно, для сцены. Интермедии Высоцкого интересны уже тем, что погружают нас в „низкую“, скоморошью стихию поэмы, по-своему усиливая в спектакле народный фон пугачевского бунта, его „бессмысленность“ и „жестокость“…»
21 и 24 ноября Высоцкий играет в «Пугачеве». Сразу после последнего спектакля он улетает в Измаил на съемки «Служили два товарища». 25 ноября он снимается в эпизоде «Турецкий вал»: Брусенцов командует орудийным расчетом во время атаки красноармейцев. После чего вызывает к себе из Москвы Вениамина Смехова. Зачем? В прошлый приезд на съемки тот жаловался, что совершенно не знает Одессы, и Высоцкий решил стать для друга гидом. А чтобы тот ни о чем не догадался, сообщил ему, что его приезд необходим для пересъемок эпизода, снятого еще в сентябре — «в овраге». Вспоминает В. Смехов:
«Я получаю телеграмму от директора картины — все официально. С трудом выискиваю два свободных дня, кляну себя за мягкотелость, а кино — за вечные фокусы; лечу, конечно, без настроения. Среди встречающих в Одессе — ни одного мосфильмовца. Стоит и качается с пяток на носки Володя. Глаза — плутовские. Сообщает: никаких съемок, никакого Измаила, два дня гуляем по Одессе. Понятно, меня недолго хватило на возмущение…
Володя показывал город, который всю жизнь любил, и мне казалось, что он его сам выдумал… и про сетку проспектов, и про пляжи, и про платаны, и про Пушкина на бульваре, и про Ришелье. Мы ночевали в «Куряже», общежитии киностудии на Пролетарском проспекте. Я за два дня, кажется, узнал и полюбил тысяч двадцать друзей Высоцкого. Сижу зрителем на его концерте в проектном институте. Сижу на прощальном ужине, где Володя — абсолютно не пьющий тамада и внимательный хозяин. Да и весь двухдневный подарок — без единой натуги, без ощущения необычности, только помню острые взгляды в мою сторону, быстрая разведка: ты в восторге? Все в порядке?
