чем лучше промолчать?
— Да, я думал и об этом, пока гулял. Это одна из многих мыслей, мелькавших в моей сумасбродной башке.
— Ты кто угодно, но не сумасброд, Питер. Ты, наверное, отличный богослов, ты можешь быть зациклен на своих убеждениях, но при всем этом ты до предела упорядочен и крайне рационален.
— В чем-то ты, возможно, права. Но все дело в том, что я попал в поистине иррациональную ситуацию.
— Расскажешь?
Брат огляделся, как будто боясь, что нас кто-то может подслушать. Убедившись, что рядом с нами никого нет, кроме пожилой четы французов, явно не работающих ни на одну разведку, Питер сделал большой глоток перно и закурил очередную сигарету.
— Вид у тебя такой, будто тебе предстоит взойти на эшафот.
— Может, так оно и есть. Я чувствую огромную вину, и это невыносимо.
— Расскажи о Валентине.
— Она занималась сравнительной лингвистикой. Ее отец — крупный банкир из Сантьяго. Человек тяжелый, с очень большими связями. А мать — светская дамочка… из тех, для которых вся жизнь состоит из званых обедов, шопинга и тенниса в закрытых клубах, где собираются все сливки общества. У Валентины две старшие сестры, обе рано вышли замуж. Она была бунтаркой: космополиткой, убежденной в том, что отец пытается навязать ей жизнь, которая для нее неприемлема. Поэтому она занялась учебой, совершенствовала английский, блестяще окончила бакалавриат в Университете Сантьяго и, когда Йельский университет принял ее в магистратуру, убедила отца оплатить ей учебу. Ее папочка не возражал — учитывая симпатии дочери к Альенде и его социалистическому правительству, он счел за благо убрать Валентину из страны. Скажу больше: я догадываюсь, что этот господин знал о планах свержения Альенде и хотел, чтобы дочка оказалась подальше в тот момент, когда начнется заваруха. Я познакомился с Валентиной в начале этого учебного года. Она выходила с лекции, а я несся по кампусу и налетел на нее. Знаешь французское выражение un coup de foudre[86]? Вот так у нас и было. Мы только посмотрели друг на друга и сразу поняли: это судьба. — Питер снова сделал глоток перно. — Через неделю мы стали неразлучны.
— А почему ты никому из нас ничего об этом не рассказал? Догадываюсь, что это как-то связано с участием нашего отца в чилийских делах. Тем более что он вполне мог быть знаком с отцом Валентины.
— Да, это меня очень тревожило. Конечно, Валентине я сразу об этом сказал. Она аккуратно провела небольшое расследование. Наши отцы были хорошо знакомы, и это означало, что наш папа мог, мягко говоря, беспокоиться из-за моей связи с девушкой таких открытых левых взглядов. А потом произошел путч. Валентина узнала, что пропали трое ее университетских друзей и что ее отец связан с режимом Пиночета. Я умолял ее не возвращаться в Сантьяго, говорил, что это слишком опасно. Она меня не послушала. Валентина была — в хорошем смысле — истинной чилийской патриоткой. Она считала, что у нее нет другого выхода — только вернуться и присоединиться к оппозиции. Ну, и она в самом деле уехала. Месяц-полтора от нее не было никаких вестей. И вдруг мне среди ночи позвонил чувак, который назвался Энрико. Сказал, что они с Валентиной — участники одного движения и что ее схватила служба безопасности, потому что она участвовала в неудавшейся попытке похищения. Еще он сказал, что Валентина дала ему мой номер телефона на случай, если с ней что-то случится. Предположительно ее держали в следственном изоляторе, предназначенном специально для врагов режима. Я спросил, пытался ли отец Валентины освободить ее. Он мне ответил: «Ее отец хочет, чтобы Валентину держали под замком». Потом он бросил трубку. Сначала я хотел позвонить отцу и попросить его вмешаться. Но побоялся. Решил, что если он узнает о моей связи с Валентиной и о том, что я с ума схожу от неизвестности, то, наоборот, задействует все свои связи, чтобы меня задержали при вылете или на чилийской границе. Я понял, что мне ничего не остается делать, кроме как лететь туда самому и войти в контакт с Эль Френте.
— Ты всерьез надеялся, что сможешь вырвать девушку из лап военных?
— Я совсем потерял голову, меня приводила в ужас мысль, что, пока я медлю, ее там могут убить. И была эта безумная, иррациональная уверенность в том, что если я окажусь в Сантьяго, то смогу как-то исправить положение. Я снял со счета все деньги, которые накопил за последние пять лет, купил билет до Сантьяго и отправился в Эль Френте. Сперва странный гринго вызвал у товарищей Валентины подозрения. Но оказалось, что девушка рассказала им все обо мне. Когда они учинили мне допрос и все разъяснилось, мое появление наделало там переполох. Я узнал, что Валентину задержали после того, как она и еще трое товарищей из Эль Френте пытались похитить банкира, у которого дочь была замужем за министром иностранных дел в правительстве Пиночета. Все пошло не по плану, налетела полиция, и один из товарищей Валентины убил банкира, а потом и его самого застрелили. Живьем захватили только одну Валентину. А самое плохое то, что убитый банкир был одним из ближайших друзей ее отца.
— А ты, вместо того чтобы сообразить, что и так уж прыгнул выше головы, и потихоньку умотать домой…
— Ты вообще ничего не понимаешь. Женщина, которую я любил, оказалась в лапах самых настоящих зверей.
— После того как участвовала в попытке похищения и убийстве человека, который хоть и был связан с режимом, но людей не убивал.
— Он ведал финансами хунты. Да, в тот момент я мог просто уйти. Рациональная часть моего мозга твердила: Уноси ноги… немедленно. Но оказалось, что во мне живет еще и романтик — человек, жаждущий приключений, желающий доказать самому себе, что он не рохля, что у него есть cojones[87], чтобы бороться с жестокой диктатурой. И я заявил Эль Капитану, что хочу быть с ними. И они стали называть меня своим товарищем.
— Когда появилась Карли?
— Приблизительно месяц спустя. Ты можешь представить себе мое удивление, когда она через несколько дней призналась, что Меган Козински — это псевдоним, что она знает и помнит меня по Олд-Гринвичу. И о тебе она очень много расспрашивала. Так что, когда она попросила твой адрес, объяснив, что хочет тебе написать, я не увидел в этом ничего дурного.
— Ты не подумал уговорить Карли сообщить родителям, что она жива?
— Мы были практически на войне. Нас всех могли убить в любой момент.
— Тогда почему
