выглядит очень достойно. По каким уж сусекам скребла мама и у кого из соседей одалживалась по мелочам, я знать не знаю. Всё очень бюджетно, разумеется, но выглядит неплохо, а на вкус, так и совсем хорошо!
— Ничего хорошего я вам сказать не могу, — скорбно сообщил адвокат едва ли не с порога, потроша кожаную папку и близоруко щурясь на напечатанный от руки текст, — Где же…
Отыскав очки у себя же на лбу, он воспрял, и, показывая родителям разного рода параграфы, ссылки и постановления, бойко зачастил, выплёвывая слова едва ли не с пулемётной частотой.
— А это… — мама, ничуть не стесняясь, тычет пальцем в бумаги, прерывая словоизвержение Ивана Натановича, и юрист, будто споткнувшись, начинает пояснять.
— А разве… — через несколько минут приходит очередь отца, и снова…
Я пока вопросов не задаю, но слушаю внимательно, и даже не сколько слушаю, столько смотрю, отслеживая мимику адвоката.
— … так, так, — кивает мама, слушая разъяснения Ивана Натановича, — а вот это?
— Не могу, разумеется, настаивать, но мне кажется, в настоящее время лучше отступить, — мягенько, но настойчиво продавливает свою линию адвокат, поправляя на вмятой переносице большие роговые очки.
— Да-да-да! — спешно перебил он сам себя, — Понимаю, всё понимаю! Но и вы поймите — политическая обстановка сейчас не располагает…
Он чертовски убедителен, и…
— … как будто лично в этом заинтересован, — негромко сообщаю отцу, отозвав его глазами. Он хмыкнул было, но, чуть помедлив, достал пачку папирос и спички.
— Думаешь? — одними губами спросил отец, спрятавшись в этот момент за сложенными лодочкой ладонями и впустую тратя спичку, даже не думая прикуривать.
— Угу, — киваю я, и так же, одними губами, — присмотрись!
В подробности я вдаваться не стал — какие там, к чёрту, положения ног и корпуса, мелкой моторики и мимики, не всегда соответствующей сказанному…
Во-первых, я могу и ошибаться! Несмотря на оконченные когда-то курсы и прочитанные книги по психологии, понимаю в этой кухне на уровне едва ли сильно отличном от дилетантского.
Во-вторых — Иван Натанович адвокат, а это совершенно отдельная категория людей, реакция которых может отличаться от привычной, обывательской.
Ну и в третьих… я не уверен до конца, что наш юрист действительно чуть глуховат, такого рода нехитрые штуки — с излишне массивной оправой роговых очков или выставляемыми напоказ физическими недостатками, действительными или мнимыми, могут быть частью маски.
За столом Иван Натанович, не забывая воздавать должное еде, продолжил гнуть свою линию.
— Прекрасно, просто прекрасно! — он жмурится от удовольствия, редкими зубами терзая крохотный, на два-три укуса, бутербродик, — Вы непременно должны дать мне рецепт! Невестке дам, та большая любительница кулинарии!
— Кстати! — ещё больше оживился он, — Могу и сам поделиться! У Соловейчиков в шестьдесят третьем… или в шестьдесят четвёртом? Да, точно в шестьдесят третьем! Вы записывайте, записывайте…
Мама, пребывая в привычной стихии, чуть отжила, и, действительно, записывает всё это. Рецепт, кажется, и правда интересный… но ещё интересней рассказанная как бы исподволь история Соловейчиков, согласно которой, если вовремя отступить, то потом, чуть погодя, можно наверстать всё упущенное.
' — Обратил внимание?' — одними глазами спрашиваю у отца, пользуясь тем, что Иван Натанович развернулся к маме. В ответ — еле заметно прикрытые глаза…
— Мой вам совет, — задержав руку отца, адвокат проникновенно заглядывает в глаза, — отступитесь! Я, разумеется, буду поддерживать вас в любом случае…
… но уже понятно, что поддерживать нас он если и будет, то исключительно морально. Как юрист он уже сдался.
— Всё очень… — проводив адвоката и закрыв дверь, начал отец, и, дёрнув шеей, негромко и очень зло выругался на идише, а потом, помедлив, уже на русском.
— Он боится, — усмехнулась мама, которая, неожиданно для меня, выглядит не паникующей, а собравшейся.
— Да, это не Каминская[i], — усмехаюсь кривовато, не добавляя, что результат в любом случае практически предопределён, защищай нас Дина Иасаковна, увязшая, как назло, в других правозащитных процессах, или Ария, не ко времени слёгший с воспалением лёгких. А у нас вышло вот так, как вышло…
— Делоне три года дали, — вспоминаю участника «Демонстрации семерых» и мысленно примеряя на себя лагерный бушлат. Не нравится…
… и ещё больше не нравится вариант с психушкой.
Последнее — угроза более вероятная, но, с учётом моего несовершеннолетия, вряд ли по жёсткому сценарию. Вероятней всего, после нескольких недель в дурке, если я туда попаду, обзаведусь «диссидентским» диагнозом «вялотекущая шизофрения», а это…
Непроизвольно кидаю взгляд в сторону висящей на стене гитары.
… меня уже не так пугает. Диагноз, в конце концов, не заточка в животе. В те минуты я не очень-то и испугался, ибо адреналин и такая череда событий, что не то что бояться, а думать некогда!
… а потом в глубине моего разума поселился липкий, подтачивающую душу страх. Я теперь, как никогда, понимаю выражение «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца[ii]». Жить так годами, боясь всего и вся, замирая при виде милиционера и вздрагивая каждый раз, услышав дверной звонок? Не хочу…
— Бабицкий ссылкой отделался, — отозвалась мама после долгого молчания, — Литвинов на полгода сел, теперь в ссылке.
— Ссылка… — невольно усмехаюсь, — она нам так и так грозит, даже если, как предлагает Иван Натанович, отступим.
— С учётом вчерашнего, — глуховато сказал отец, кашлянув и непроизвольно поморщившись от боли, — полагаю отступление бессмысленным. Нас там или убьют в якобы пьяной драке, либо посадят за какую-нибудь уголовщину, для острастки.
— Если уж ребёнка… — яростно сказала мама, дёрнув в мою сторону глазами и плотно сжав губы. Она не договорила… да и я не считаю себя ребёнком. Но что я там считаю, и какой у меня жизненный опыт и память о прошлой жизни, совершенно неважно!
Я, чёрт подери, официально несовершеннолетний, и вчерашнее нападение на
