… а так я, не дав себя нормально схватить, отбросил ноги назад, почти упав ему на спину, и (к чёрту правила спортивных соревнований!) всадил ему локоть в затылок. Раз, другой, третий… и, буквально кожей ощущая болезненно рвущееся время, вырвался, делая шаг назад, и тут же — колено в физиономию, а потом, вбив подошву ботинка в хребет, рванулся вперёд, ощутив не слишком сильный удар в спину, пришедшийся как раз на гитару.
Назад… пригнувшись от торчащей арматуры, оттягиваю её, насколько это можно, и отпускаю почти тут же, использовав её как опору, взлетая наверх.
— Сука! — послышалось внизу после вскрика боли, — Я тебя, жидёнка…
Угрозами, впрочем, дело не ограничилось, и, вскарабкавшись следом за мной, они попытались гнаться, быстро. Но куда там…
— Сука… — прозвучало бессильно где-то позади, и кажется, вслед мне что-то швырнули, но не попали. Минут десять я изображал паркур, время от времени слезая вниз, и выбрался в итоге совсем не там, где рассчитывал изначально.
— Срезал, блять… — подытожил я почти час спустя, выбравшись наконец на людное место и пытаясь отряхнуться, — и, зато, блять, не угвазадался…
Топая к бараку в самом мрачном настроении, шарю глазами по окрестностям, настораживаясь при виде редких прохожих. Сейчас, как никогда, хочется бросить на хрен гитару, ибо особая примета… но, сука, почти двести рубликов, да ещё и попробуй достань!
Дошёл уже совершенно затемно, и мама, вопреки моему опасению, не слишком обеспокоилась моей изгвазданностью. Проблемы, как оказалось, у нас посерьёзней…
— Миша, ты не волнуйся… — начала она, едва я переступил порог, — с папой всё хорошо, он сейчас в больнице, опасности для жизни нет…
— … какие-то пьяные хулиганы, — вымученно улыбаясь, повторяла она, комкая в руках передник и глядя в глаза так убедительно, что мне совершенно ясно — врёт!
Говорить об этом, впрочем, я не стал. Мама и без того на взводе, и лучше уж так, когда она держится просто потому, что не желает нервировать меня, так что делаю вид, что поверил.
— Ты сходи умойся пока, — спохватилась она, — а я пока яичницу на скорую руку сделаю, с колбаской! По дороге купила.
— Тебе три яйца? — доносится в спину, но я не сразу понимаю её, глядя на узкую щель в гитарном футляре. Что это, чёрт подери, такое…
— Да, три, — наконец спохватываюсь я и прислушиваюсь к позывам громко орущего желудка растущего организма, требующего калорий, и побольше, — и сало тоже достань, пожалуйста!
— Может тогда с салом и колбасой пожарить? — предложила мама, начиная суетится с продуктами, — И лучка? Как ты любишь!
— Было бы здорово! — благодарно улыбаюсь я, и, кинув гитару на кровать так, чтобы не было видно со стороны, прихватил висящее на крючке полотенце и отправился умываться, изрядно загрузившись сложными мыслями.
— Что это, блять, такое… — тихо спрашиваю сам себя, остановившись у рукомойника, — Если…
Мысли в голове закружились хороводом, и я решил отложить размышления на потом.
— Ничего толком не успела, — виноватится мама, наблюдая, как я ем, — только с работы пришла, и пожалуйста…
— Всё очень вкусно, мам, — пытаюсь успокоить её, на полувздохе давясь фразой о ситуации, в которой не до кулинарных изысков. Лучше от сказанного точно не станет…
— Ой… — всплеснула она руками, — тебе же постираться надо! Где это ты так…
Признавая за мной право некоторую самостоятельность, мама без особого восторга относится к моим чертановским знакомствам, но понимает, что такое социум, да и скидку на возраст делает. Поэтому вопросы о том, где это я так извозился, звучат нечасто и дежурно, без извечной русской присказки «скотина такая», и уже тем более, она не ждёт от меня ответа.
— Сейчас постираю, — деловито, и даже с каким-то облегчением, сказала она, — давай, переодевайся!
Не став спорить, я переоделся — ей себя занять нужно, и лучше уж стиркой в ручном режиме, пусть даже со всеми сложностями барачной жизни, чем переживаниями о случившемся с отцом. Заодно и сам, притащив воды, не стал её подогревать и экономно помылся в цинковой ванночке, поставив предварительно ширму.
Потом, не столько даже желая помочь, сколько отслеживая ситуацию, помог с водой и дровами, притащив, как и почти всегда, с хорошим гаком — так, чтобы и соседям потом хватило.
— Да иди ты спать, иди уже… — отмахивается она от моей помощи, — помощник!
Но видно — рада, и говорит, говорит… без умолку, перескакивая с темы на тему, лишь бы не молчать. Я знаю уже, что в биографии родителей эпизодов такого рода предостаточно, но сильно легче от этого не становится.
— … всегда такой был, — прервавшись на полуслове, выдала мама, остановившись с полосканьем, — мимо не пройдёт! Ох и ругалась я, бывало… но за это и полюбила.
Киваю впопад и нет, задавая вопросы и слушая, лишь бы выговорилась.
— Ну, всё… — устало подытожила она, развешивая одежду на верёвках во дворе давно уснувшего барака, — спать пошли.
— И то верно, — киваю согласно, поглядывая на часы, стрелки которых перевалили заполночь, — тебе завтра рано вставать!
Энергия в маме кончилась, и до кровати она буквально доползла, едва найдя в себе силы поставить раздвижную ширму и переодеться. Минута, и она засопела…
— Да, пора… — шепчу одними губами, но ночник под кроватью не гашу. Благо, висит он аккурат над письменным столом, и свет от него приглушённый, родителям не мешает, ну а мне тем более.
Пора-то пора… но, взяв гитару с кровати, я усаживаюсь на стул и кладу футляр себе на колени, рассматривая его получше.
— Не показалось, — констатирую с запоздалым холодком в сердце, трогая пальцами узкую щель. Открыв футляр, смотрю на белесый шрам на теле гитары, ощетинившийся едва заметной щепой.
Не уверен на сто процентов… но кажется, это нож или какая-то заточка, и если так, то ситуация
