Итак, издательство ИНИОН выпустило девять книг, посвященных Марии Вениаминовне Юдиной, за что мы все – члены негласного юдинского сообщества, которое велико и всемирно, – приносим искреннюю благодарность. С выходом последнего тома Переписки – не забудем еще три книги, вышедшие в других издательствах, усилиями Кузнецова опубликовано практически все, что написано самой М. В. Юдиной и о ней: мемуарные тексты и исследования.
Семитомное собрание переписки М. В. Юдиной заслуживает того, чтобы поговорить о нем. Это уникальный человеческий документ, имеющий не только биографическую, но и историческую ценность. По прочтении этих писем мы становимся обладателями самой подлинной информации, не прошедшей никакой цензуры (кроме внутренней, авторской), не подвергшейся ничьей интерпретации. Это наиболее полное и правдивое знание о великой пианистке, о ее окружении и о драматических событиях того времени. Такова уж особенность эпистолярного жанра. Кузнецов был уверен, что со временем письма Юдиной отнесут к литературным памятникам эпохи.
Удивительно, что, несмотря на все превратности жизни, на все бури истории, сохранилось без малого 3000 писем, из которых ровно половина – это письма самой Юдиной. Все они собраны, подготовлены и подробнейшим образом откомментированы А. М. Кузнецовым. Он никогда не забывал о том, что собрать их ему удалось только благодаря отзывчивости корреспондентов Юдиной, разбросанных по всему свету, и навсегда сохранил в душе глубокую благодарность им. В предисловии к первому тому издания он писал, что «ни один из владельцев писем М. В. не отказал <ему> в желании познакомиться с ними, а также безвозмездно включить их в состав настоящего издания»[360].
Несомненно, в эпистолярном жанре XX в. Юдина занимает «первое место не только среди музыкантов, но и среди представителей всех других видов искусства, быть может, даже среди литераторов», – так полагал А. М. Кузнецов. И дело, разумеется, не только в количестве писем, но, быть может не в последнюю очередь, в незаурядном, своеобразном литературном даре Юдиной. Субстанция Слова значила для нее слишком много, ведь оно стояло в начале акта творения. «Я верю в актуальность слова, – слова-логоса – и полагаю, что добрые слова помогают жить», – писала она. Ее язык необычайно богат, красочен и выразителен, он насыщен смелыми поэтическими метафорами. Эта переполненность смыслом, образами невольно помогает ей находить удивительно раскованную, экспрессивную пунктуацию, вызывает необходимость выделять, подчеркивать отдельные слова и целые фразы. Это проза музыканта, имеющего дело с нотной записью, которой доступно гораздо больше графических возможностей для выражения своих намерений – хотя и они оказываются далеко не достаточными. Вот Юдина и пользовалась, например, жирным шрифтом – это fortissimo, или тире – это паузы, часто употребляла скобки – это sotto voce, в полголоса. Поэтому ее проза необычайно динамична и эмоциональна, создается впечатление, что звучит ее голос. Подчеркну, что в интерпретациях Юдиной явственно слышалось звучащее слово, ее исполнение часто называли «говорящим», сравнивая его по силе выразительности с «человеческой речью» (Я. И. Зак) и даже со «страстной музыкальной проповедью» (В. М. Богданов-Березовский). Не забудем, что в то смутное время, когда Юдина концертировала особенно активно, когда одна только музыка с ее трансцендентной выразительностью могла заменить загнанное в темницы Слово, именно Мария Вениаминовна «несла с эстрады то Слово, которое в иной форме никогда не прозвучало бы в России первой половины XX века» (точное суждение музыкального критика А. Ф. Хитрука)[361].
Письма охватывают, по сути дела, всю сознательную творческую жизнь М. В., с 1918 по 1970 г. – год ее кончины. Постепенно, день за днем, год за годом разворачивается перед нами жизнь Юдиной, полная драматизма и неотделимая от трагической истории страны. Перед нами проходят со своими нелегкими судьбами и все те, с кем она была связана профессиональными узами, любовью, дружбой, чувством всеобщего братства – «круговой поруки всего человечества». Делается зримой та «нравственная реальность», в которой они жили, любили, страдали, ради которой погибали. Поражает количество и высочайший уровень адресатов и корреспондентов М. В. Юдиной. Это – цвет российской интеллигенции, это те, кто создавал и хранил русскую культуру, это и столпы современного западного музыкального искусства. У каждого своя неповторимая биография, достойная быть вписанной в летопись эпохи. Да, Юдина обладала талантом дружбы, неутолимой потребностью общения, жаждой диалога. Это ей принадлежат замечательные слова: «Что есть дружба? Верность до гроба и готовность делиться духовными дарами». Все эти дружбы были отнюдь не только эпистолярными – за исключением контактов с западными, недоступными в те времена для личного общения людьми. С конца 50-х годов она переписывалась с Теодором Адорно, Лоуренсом Мортоном, Карлхайнцем Штокхаузеном, Джорджем Баланчиным, И. Ф. Стравинским и Петром Петровичем Сувчинским. А с близкими, давними, живущими в России друзьями личное общение, причем всегда со всеми членами семьи(!), не прекращалось никогда. Но и потребность в письмах не угасала. Назовем Н. П. Анциферова, М. В. Алпатова, М. Л. Лозинского, Б. Л. Пастернака, К. И. Чуковского, М. М. Бахтина, Л. П. Карсавина, А. Ухтомского, И. Браудо, Д. Д. Шостаковича, С. С. Прокофьева, о. Павла Флоренского, Вл. А. Фаворского, Б. Л. Яворского… Всех не перечислишь! Мария Вениаминовна любила повторять, что она – миллионер в смысле человеческих отношений.
Богатая «партитура жизни» Юдиной получает в письмах поистине симфоническое и полифоническое звучание. Все темы жизни, выпукло инструментованные, проходят перед нами. Главные из них – ее нравственные, религиозные искания, Музыка и Бог, явившийся ей через музыку. «Я знаю лишь один путь к Богу: чрез искусство […] чрез одну ветвь его – музыку», – писала 17-летняя Маруся в своем дневнике. Отныне вера в Бога определяет все ее поступки, ее свершения – и в искусстве, и в жизни. Вера открывала особое зрение, давала высоту и глубину ее музыкальным концепциям. Но «вера без дел мертва» (Иаков, 2.4), и Мария Вениаминовна чувствовала это особенно остро. Бог дал ей любовь ко всему тварному миру и направлял ее взор и сердце к людям, к их страданиям и невзгодам. Больше всего она жаждала общего дела, деяний для народа. Мария Вениаминовна говорила: «Чужая рубашка ближе к телу», – и любила повторять слова Апостола Павла: «Тяготы друг друга носите и тем исполните закон Христов» (Гал.6. 1.2). И это тоже было слышно в ее интерпретациях. «Человек и был темой всего ее творчества, и поэтому она достигла таких вершин прекрасного», – удивительно точно сказал о ней Я. И. Зак[362].
Перелистывая страницы писем, мы становимся свидетелями многих исполнительских триумфов Юдиной, радостного признания ее искусства единомышленниками. Друзья, переполненные впечатлениями от ее исполнения, пишут ей восторженные письма, полные высочайших оценок, любви и благодарности. «Катарсис дают Ваши – увы, столь скупые! – выступления», – читаем мы в письме поэта В. А. Пяста. А иеродьякон Макарий – из окружения Патриарха Алексия I – писал ей: «Ваша музыка продолжает поток благодати, которую мы получаем в церкви. Как за этот дар Божий не благодарить Вас?».
Сама Мария Вениаминовна всегда была в центре художественной жизни и очень остро и горячо реагировала на все новое. Вот в письме к Б. Л. Пастернаку она высказывает свое потрясение после того, как он в ее доме читал части своего романа «Доктор Живаго»: «Вы точно протерли тусклые стекла наших бескрылых восприятий». А какие слова находит она для С. С. Прокофьева, побывав на премьере его оперы «Война и мир» в 1945 г.: «Вы достигли главной цели Толстого […] Вы провозгласили – для “имеющих уши слышать” – торжество добра и любви. […] Меня это не удивило, ибо я давно и всегда усматривала голос Вечности в ряде Ваших сочинений…». Она умела преклоняться до забвения себя и нередко поступала так, как сделала, впервые услышав 13-ю симфонию Д. Д. Шостаковича: «Я была поистине счастлива и в слезах поднялась к нему и поцеловала ему руку, он ее отнял, мы поцеловались, как встарь». Такой же восторг она испытывала по отношению к боготворимому ею И. Ф. Стравинскому и его музыке. Подобные примеры можно было бы множить и множить.
Естественно, не все темы этой эпистолярной симфонии жизни звучат гармонично, не все ласкают слух. В ней много болезненных, скрежещущих диссонансов. Это противостояние господствующей идеологии, борьба за правду, это постоянные остракизмы. Взять хотя бы тему изгнания, возникающую не раз и не два. Вот изгнание за веру из Ленинградской консерватории в 1930 г., сопровождавшееся разгромной статьей «Ряса у кафедры» в «Красной газете». А вокруг – тревожные события в религиозной жизни, близко касающиеся Юдиной, аресты и преследования друзей. О своих ощущениях она пишет М. Ф. Гнесину: «Глубокой ночью, […] в тишине точно слышишь стоны мировой истории, тяжкий, грузный скрип колес, немазаных осей, битых камней…». Но как важно, продолжает она, «сознавать себя свободным в рабстве, любящим среди ненависти, помнящим Бога среди атеизма»! Это будет означать, что «и свобода, и любовь, и вера – однажды восторжествуют». А вот спустя 30 лет Юдину изгоняют из Института им. Гнесиных – за открытое исповедание веры и за пропаганду музыкального авангарда, в том числе музыки «нашего классового врага» Стравинского. Любопытен и характерен – как для Юдиной, так и для советской морали – тот факт, что, когда в 1962 г. Стравинский был приглашен на родину для празднования своего 80-летия, все недавние хулители запели ему осанну. А Мария Вениаминовна написала в письме к К. Ю. Стравинской: «Я не вижу во лжи никакой ценности, даже если она временно соответствует истине»… Но удар следует за ударом. Через три года, в 1963, ее лишают возможности концертировать – и опять за «новую музыку»! Спустя несколько лет она скажет, что, быть может, «удар и есть величайший дар».
