9 марта 1992 г. Поголадываем. Ревниво следим друг за другом: кто больше положенного взял масла или сахара, иногда делаем замечание Наташе, что, мол, она плохо размешивает сахар в чае, а ведь он в магазинах бывает редко, а у спекулянтов — 46 рублей килограмм. Часто хочется есть, а есть нечего: сыр, колбаса, мясо нам не по карману. Маленький кусочек сыра оставляем для Наташи, иногда воровато идём на кухню, я или Георгий, делаем себе крошечный бутерброд с сыром, толщиной с папиросную бумагу и с жадностью съедаем его.
Сегодня уговорила на рынке восточного человека продать мне яблоки по 30 рублей килограмм и один лимон. Как будем жить — не знаю, иногда охватывает отчаяние, с которым борюсь: на мне ведь держится вся семья, мне нельзя падать духом и сдаваться перед жизнью.
8 Грузии, в Молдавии, в Осетии льётся кровь, а у нас — пока нет.
Разрушенная, голая, босая Россия, нищенка, побирушка, вот до чего довели её наши правители. Что бы написал обо всём этом мой отец, так любивший Родину?
21 марта 1992 г. Дашенька растёт, очень милая и трогательная девочка. Заворожёнными глазами неотрывно смотрит на картинки, на мои панно, макраме. Погремушки её не интересуют.
Встал вопрос о размене квартиры, такой роскошной, которую любим и Георгий и я. Ради душевного покоя, ради счастья дочери, ради возможности издать книгу о папе на доплату, которую мы получим, я готова.
Все мои последние панно посвящены одной теме — Храму. Я рада этому, тем более что сейчас — Пост.
В мае-месяце мне обещают устроить выставку. Может, что-то удастся продать, ведь в доме — ни копейки. Нищета наша, как, впрочем, и многих моих сограждан, растёт. Снова грозятся повышением цен, а ведь уже, кажется, и некуда повышать. Опять с семи утра огромные очереди у магазинов. Правительство не может справиться с ситуацией, а народ, как всегда, отдувается. Москва — огромная мусорная корзина, везде что-то продают, тут же бросаются огрызки, участились случаи кишечных заболеваний. На рынках зачастую продают мясо забитых собак и кошек. В городе огромное количество крыс, хоть бы чума не нагрянула. Ничего не убирается, кругом — кучи мусора, остатки разной еды — вот крысам и воронам пожива. Крысы здоровые, как котята, шмыгают между машинами, совсем не боятся людей.
Скорее бы в Черкизово, поработать на земле, успокоиться, увидеть небо над головой, церковь с голубыми куполами, чтобы жизнь обрела смысл.
Публикации об отце пока не вышли, катастрофически не хватает бумаги. Счастье, что вышло "Избранное" — последняя, наверное, в это смутное время книга.
Бедная моя Родина, бедный мой народ, бедные мои дети и я, которой Бог дал много, но это никому не нужно. Но надо жить, надо растить Дашу, помогать Наташе, не сломаться, выстоять, выдержать это всенародное испытание. Дал бы Бог нам всем здоровья, а всё остальное приложится.
23 марта 1992 г. В прошлом месяце Георгий получил пенсию около 600 рублей, в этом — на 80 рублей меньше, другие пенсионеры — тоже получили меньше. Все возмущаются, ругают правительство. Новость: выдают гробовые по справке о смерти, частично восполняя трату на дорогие похороны. Ещё невероятное нововведение: гробы теперь дают напрокат, на два часа, вечером они дешевле, чем днём. Из гроба тело перекладывают в целлофановый мешок и хоронят или сжигают. Если бы Ильф и Петров знали о таком абсурде! Что там Бендер, что его проделки, сейчас что-то невероятное буквально на каждом шагу.
Выхожу из метро, у входа пятеро мордастых парней играют какую-то музыку, рядом старушка приплясывает, держа поднос, на котором две пачки сигарет, с другой стороны крашеная девица продаёт сборник Сергея Есенина, и все кругом что-то продают, продают, продают.
25 марта 1992 г. Пропали из магазинов основные продукты (сахар и сливочное масло). Недалеко от нас, в одном маленьком магазинчике, продавалось масло — 250 граммов за 30 рублей, очередь огромная, часа на три. В центре продавали сахар, 70 рублей килограмм, по одному килограмму в руки, и опять километровая очередь. У нас кончается сахар, пытаюсь пить чай без него. Вспоминаю сахарин, с которым пили во время войны. Всё время хочется есть, а есть нечего — колбасы, сыра, масла нет, нет творога, сметаны. Надо всё время что-то готовить, в основном — кашу, которую едим с подсолнечным маслом.
Дашенька растёт, глазки любопытные, так ей всё интересно, смотрит, не насмотрится на картинки, которые висят на стенах, уже гулит. Только была бы здоровенькая, помоги ей Господи!
30 марта 1992 г. Вместо сливочного масла едим маргарин, даже Наташа. Всё время грозятся повышением цен. В России впервые после войны стало больше умирать, чем рождаться. По-прежнему много самоубийств, особенно среди пожилых людей. Двое стариков бросились в метро под поезд почти одновременно, но на разных станциях, вероятно, между ними существовала какая-то договорённость.
В газетах временами мелькает, что правительство скоро не сможет выплачивать пенсии, так как нет денег. Это вполне вероятно, наше правительство способно на всё.
Москва неузнаваема — грязна, наводнена пришлыми людьми, которые держатся как хозяева, в метро сидят, развалясь, не уступая никому места, смотрят нагло, бесцеремонно толкаются, всячески выражая москвичам своё презрение. Москвичи молчат, они устали от бесконечного базара на улицах, от мата, от молодых, которые прямо из горла пьют пиво, ругаются, жуют жвачку, плюют. Кругом нищие разных возрастов и национальностей, с детьми, с костылями, с гармошками. Лучше сидеть дома, чтобы не видеть всего этого кошмара.
Отдала пять своих работ в галерею, пока ничего не продано.
Будет передача по радио, где я рассказываю о папе, напечатана моя статья в газете. Мне звонят, поздравляют с выступлением по радио, с публикацией, порою даже незнакомые люди. Значит — отца не забывают и уже новые люди, другое поколение. Тянутся к нему, к его поэзии, к его правде, к его боли за Родину, приникают, как к роднику, к его стихам о России. Я счастлива, что это смутное время не замутило высокой поэзии Дмитрия Кедрина. Ради этого жила моя мама, ради этого теперь живу я.
12 апреля 1992 г. Было два мои выступления по радио о папе (4-го и 5 апреля, в субботу и в воскресенье). Больше часа рассказывала. На другой день — шквал звонков, восторженных, многие плакали, слушая о наших мытарствах. А 8 апреля я выступала в библиотеке в Товарищеском переулке, где жил папа у своей тётушки после приезда в Москву. Тот дом, где жил папа, недавно снесли, остался лишь забор: железная ограда с кирпичными тумбами. Здесь ходил отец, видел серый высокий дом, что напротив, маленький деревянный домик, который ещё не снесён.
Идет шестой съезд народных депутатов, все что-то обещают, клянутся, что всё изменится к лучшему, но теперь уже никто никому не верит. Какие-то апатия и безнадёжность поселились в душах, и гложет одна только мысль: неужели уже никогда не увидим нормальной человеческой жизни?
17 апреля 1992 г. Прошли два папиных вечера — в Товарищеском переулке, в библиотеке N 132 и в Доме культуры "Калибр". Первый вечер удался, хотя людей было немного. Узнав, что в Товарищеском переулке, дом 21, какое-то время в начале 30-х годов жил Дмитрий Кедрин, работники библиотеки решили хлопотать о присвоении переулку и библиотеке имени Дмитрия Кедрина. Осенью в этой библиотеке предложили мне провести свой творческий вечер.
…Была сегодня на кладбище, "рассказала" покойным родителям на их могилках, что у них есть правнучка Даша, что прошли папины вечера. На могилках всё убрано, кто-то из друзей постарался. Я поставила вербу — скоро Вербное воскресенье, потом — Пасха. Через месяц посажу на могилки цветы.
Сидя на скамейке на кладбище, снова размышляю о ранней гибели отца, о его трагической судьбе. Пытаюсь понять — почему так всё сложилось. В 1937 году отец, видя, что творится в стране и чувствуя своё шаткое положение: дворянин, в 1929 году сидел за недонесение известного контрреволюционного факта (статья 58-12), пишет отчаянное стихотворение, в котором — огромная жажда жизни и предчувствие ранней гибели:
Жить вопреки всему! Жить вопреки обидам
И счастью вопреки, что от тебя бежит!
Жить грязным червяком! Жить нищим инвалидом!
И всё же, чёрт возьми, не умирать, а жить!
Не помогло ему это заклинание, хотя дамоклов меч опустился на его голову не в 30-е годы, а в сентябре 1945-го.
Стоит над могилами родителей дуб-великан, которому 300 лет, и опять начинается весна — пятая без мамы. Я так это ощущаю, потому что стала "передовой", за всё теперь отвечаю и больше не на кого опереться, а нужно быть мужественной, терпеливой и мудрой. Молю Бога и Богородицу укрепить меня в этом, мне всегда не хватало этих качеств.
И снова о нашем тяжёлом быте: уже обходимся и без маргарина, благо пока есть подсолнечное масло. Мечтаю достать чечевицу, она заменяет мясо, но пока не удаётся, люди мгновенно её расхватывают. Одна надежда — на наш огород, завтра едем копать землю.
