"Стонал за ними ещё один изнасилованный городок — ни в чём не повинный средневековый Цорбен. Пожары врывались в окна, а из окон навстречу огню летели шкафы, стулья и зеркала: буйствовала в залах и комнатах каждого дома, истребляя чужой ненавистный уклад, свирепая русская пехота".
"Женщины потрошились ими, как куры". В огромном количестве запасается награбленное добро.
Показывая, как начальство (почти безуспешно) пыталось справиться с разбоем, или осторожно указывая в комментариях, что разбоем занимались, в основном, разложившиеся тыловые части, автор, в сущности, ничего не меняет, нарисованные клеветнические картины не тускнеют. А мародёрство описывается так:
"Специальными тросами крепились мешки с самым разнообразным имуществом, включая мыло, консервы, рулоны ситца, сапоги, ботинки, женские чулки и даже реквизированную пару соломенных шляпок с кокетливыми розочками. Кончилось тем, что вся эта гора, облепившая танк со всех сторон, стала мешать повороту башни". И далее: "…Количество рассованного по противогазным сумкам золотишка приближалось чуть ли не к килограмму".
Мародёрствующие советские солдаты напоминают отступающее наполеоновское войско в изображении Л. Н. Толстого в "Войне и мире". Вот здесь, может быть, имеет место невольная, мертвенно искажённая реминисценция образного строя классического произведения.
Склонность к героизму, тяготение к подвигу, неудержимое преодоление препятствий… Всё это стремится спародировать Илья Бояшов в своём романе. К чему? — как бы говорит автор. Лучше прикопить деньжонок и похвастаться перед соседом новеньким автомобилем. Подвигу нет места в современной действительности. Что же делать герою? Разве купить "Запорожец" и протаранить чей-нибудь лимузин.
И показательно, что в книге о Великой Отечественной войне Ильи Бояшо-ва советский солдат и фашист могут, в принципе, даже поменяться местами. "Ты за ту команду болеешь или — за эту?" Автор не спешит определить фашизм, как мировое зло. Этот идейный аспект затушёвывается.
Не следуя совету Булгакова, что героев своих надо любить, Илья Бояшов не любит персонажа своего романа — сумасшедшего русского танкиста, потерявшего память. Он его презирает.
Автор сравнивает своего героя с Башмачкиным из "Шинели" Гоголя. Почвы для сравнения нет: Гоголь бесконечно сочувствует своему "маленькому человеку", любит и понимает его.
Роман "Танкист, или "Белый тигр" — вещь неудавшаяся, но созданная, чувствуется, со страстью, упорством, замкнутой сосредоточенностью. Эти качества автора угадываются, они роднят его с персонажем романа. Вопреки стремлению автора подвергнуть в этом образе осмеянию "чуждый элемент", беспамятный танкист — более всего отражение душевных качеств самого автора, резко и навсегда разорвавшего связи с христианской гуманистической великой культурой.
Идеология романа Ильи Бояшова весьма поверхностна. И он сам как писатель нуждается в том, чтобы выйти за пределы эстетики компьютерной игры с её потусторонней, саморазрушительной, безумной жестокостью.
"Зачем бередить будущее символом опустошения жизни — простором?" — такой риторический, полный меланхолии вопрос обращает к читателю Александр Иличевский — автор книги "Пение известняка" (рассказ "Перстень, мойка, прорва").
Рассказы, лишённые композиционной основы, рассыпаются на ряд бессмысленных и жестоких картин. В них нет завязки, сюжетного развития, финального аккорда. Увы, автору нечего сказать, да и рассказывать истории он не умеет. Чему бы он ни подражал: медленному и точному языку А. Платонова, романтической отчуждённости лирики Лермонтова, обаятельной мужественной прозе Хэмингуэя — ничего ему не даётся, всё выходит убого, вяло и ужасно смешно. Так, повести "Горло Ушулука" предпослан эпиграф из "Героя нашего времени". Но герой Иличевского, забредший в какую-то странную местность, где цветут маки и бегает непуганая дичь, являет собой уморительную, невольную со стороны неумелого автора пародию на Мцыри — лермонтовского романтического беглеца.
Между тем из аннотации к книге узнаём, что Александр Иличевский (родившийся в 1970 году) — лауреат премии "Большая Книга" (2006); финалист Бунинской премии 200б года (серебряная медаль), а также — лауреат премии "Русский Букер" 2007 года за роман "Матисс".
Ну что ж, как в гоголевском "Портрете", воскликнем, подчиняясь обстоятельствам: "Хвала вам, художник! Вы вынули счастливый билет из лотереи".
Изобилие сцен жестокости и насилия, демонстрация уродств и смертей — всё это находим в сборнике Александра Иличевского. В рассказе "Горло Ушу-лука" появляется двойник героя, которого тот успешно убивает, утопив в речке. В рассказе "Улыбнись" молодая женщина оказывается в параличе после родов и кончает самоубийством — отравившись. В рассказе "Медленный мальчик" нам демонстрируется ребёнок-даун. В рассказе "Перстень, мойка, прорва" парень скрывает труп красотки, который ему подбросили…
И вершиной творческой мысли автора следует признать сюжет рассказа "Случай Крымского моста". Повествование ведётся от имени бесплотного духа, летающего меж людей (слава Лермонтова — создателя Демона, как видно, не дает автору покоя). Пьяная драка. Двое хулиганов поздней ночью попадают в метро. Последний поезд. Пустые вагоны, только одна женщина, которая рожает. Она рожает девочку и умирает. Взяв ребенка, один хулиган выходит на улицу, другой погибает в тоннеле. К утру девочка умирает. Держа на руках мёртвое дитя, хулиган заходит в "Детский мир", покупает ребёнку игрушки, в том числе игрушечный катер. Он кладет ребёнка на катер и сплавляет тельце по Москве-реке. Он стоит на мосту. Бесплотный дух толкает его в грудь, хулиган летит в реку, где и тонет.
Корявая риторика заполняет книгу Александра Иличевского. Сюжеты теряются среди неуклюжих ретроспекций и лирических отступлений. Автор весьма щедро и равномерно сдабривает тексты скабрезными сценами и описаниями.
В повести "Бутылка" он переходит на фельетонный стиль изложения (затасканный, истощенный, бесцветный язык). Поведение во время пьянки, грязь, глупость, бессмыслица в беспутной голове — вот область смешного, достойная пера автора, счастливо обнаруженная им. Ничего не помню, но веселюсь, а задумываться много нечего — вот мораль повести.
В рассказе "Воробей" автор обращается к временам голода в деревне в 30-е годы. Вроде бы формально обличает "сталинщину", но циничное лицемерие автора поистине ужасает.
В фельетоне А. Аверченко "Рассказ для "Лягушонка" редактор так критиковал автора: "Милый мой! Если бы существовал специальный журнал для рабочих городской скотобойни — ваш рассказ явился бы лучшим его украшением". Детальное описание в рассказе Александра Иличевского, как воробью, залетевшему в избу, оторвали голову, как он закатывал глаза и обливался кровью, или упоминание о том, как крестьяне спрятали от начальства тёлку в подполье, а чтобы она не мычала, вырезали ей язык и надрезали губы, — такое чтение, может быть, доставило бы тихую радость заслуженному работнику скотобойни, но читателю, не посвященному в таинства подобных профессий, становится, представьте себе, неприятно и тяжело на душе. И одновременно возникает желание написать донос в Общество защиты животных: уж очень "правдивые" и смачные вышли картины.
Впрочем, думается, именно ощущения тревоги и апатии старается автор вызвать у читателя, разбрасывая в текстах множество таких, например, умозаключений: "Одиночество затягивало как смерть".
Как будто проза Владимира Костина (сборник "Годовые кольца") может напомнить о ровном течении слога и скучноватой добротности произведений советских писателей брежневской эпохи. Но язвительно-глумливый взгляд автора — явление современной действительности, времени небывалого торжества обывателя на лавочке у подъезда.
Героям Владимира Костина не суждено совершить взлёт над однообразной повседневностью. Напротив, такой взлёт чреват неприятностями и туманной опасностью. Своим подопечным автор определяет подобающее скромное местечко, и уж с него — ни ногой!
"От первого до последнего класса Вера, пионерка и комсомолка, росла безупречной девочкой. Красивая, опрятная, волевая, отличница, слово у неё никогда не расходилось с делом".
По этой показательной цитате из повести "Музонька" видно, что автор тяготеет к описаниям скорее масок, а не лиц. Биография человека и биография маски — две разные вещи. Повороты в судьбах героев книги не отличаются правдоподобием, и автор нередко закономерно сбивается на несложный анекдот.
В маленьких рассказах — привычная атрибутика и знакомые чудачества затянувшегося анекдота.
В повестях "Бюст" и "Музонька" автор, наверно, не представляя, как дальше поведут себя персонажи-маски, попросту топит героя первой повести, а Вера — героиня второй повести, заболевает манией преследования.
Неестественность судеб бьёт в глаза, и поэтому сложно сопоставить, как этого, видимо, желает автор, "Музоньку" Веру и чеховскую "Душечку" (героиню одноименного известного рассказа Чехова, которая умела виртуозно проникаться идеями своих избранников). Оживить свою героиню Владимир Костин не в силах.
