Гораздо проще, чем провести успешную глазную операцию, связанную с отслойкой сетчатки. Есть хирурги, которые за это берутся, но ни один из них не даст пациенту стопроцентной гарантии, что все получится. Иногда можно говорить только о вероятности улучшения. Или ухудшения — это уж как повезет. Нет, я мог облажаться, поднимая Катарину. Призвать — и не суметь удержать достаточно долго, чтобы добиться от нее внятных ответов на нужные вопросы. И тогда мы бы просто потеряли труп.
Но я не поэтому отказывался.
Когда поднимаешь мертвого, даже ненадолго, всегда есть шанс испортить человеку всю последующую жизнь. Хорошо, если обойдется несколькими сеансами у психоаналитика и покупкой успокоительного в аптеке.
Надеюсь, у мертвых вампиров есть психоаналитик.
Я сделал долгий, медленный выдох и нашел нужную точку у Катарины на лбу — чуть выше переносицы. Многие из тех, чья работа связана с покойниками, избегают имен. Они говорят — «тело», «труп», иногда — «препарат». Между ними и мной есть кое-какая разница. Я не работаю с трупами, хотя с первого взгляда может так показаться. Я работаю с людьми, жившими или живущими в этих трупах. И мне не стоит об этом забывать.
Кожа была неприятно дряблой. Казалось, надави я чуть сильнее — и она начнет расползаться прямо у меня под пальцем. Руки у меня дрожали. Надо было заранее коньяку накатить. Почему хорошие идеи приходят мне в голову с таким запозданием?
— С вами все в порядке? — настороженно спросил Цыбулин.
— Да, — сказал я. — Помолчите.
И закрыл глаза. Не то чтобы это было обязательно, но мне так проще видеть, с чем придется работать.
Вообразите себе белую нить, которая выходит из вашего тела в районе копчика. Такую, из которой вяжут толстые свитера.
Она сияет.
Если вы постараетесь, вы сможете почувствовать тепло подушечкой указательного пальца, дотронувшись до самого нижнего позвонка. Некоторые медиумы считают, что это часть эфирного тела, в котором сохранилась память об отвалившемся хвосте. Эта нить, как пуповина, связывает человека с телом его предыдущего рождения. Так в новый паспорт принято ставить штамп с вписанным от руки номером старого. У большинства людей она совсем короткая. Уже в полуметре от человека ее невозможно нащупать.
Но она не исчезает на самом деле.
Сейчас я прижимал пальцем другой ее конец. Мне оставалось только дернуть за него, втащив того, кто уже не должен был быть Катариной, в лежащий передо мной труп.
Белая нить выходила из середины лба мертвой вампирши, тянулась вверх, сквозь потолок. Она подрагивала, как будто оставалась живой. Как будто что-то поддерживало ее существование. Обычно нити, связывающие душу с ее предыдущим телом, вялые и хрупкие, как мертвые водоросли. Эта была плотная и упругая, как резинка. Рабочая, если вы понимаете, о чем я.
Странно.
Как будто человек, находящийся на том конце, не раз пытался самостоятельно скользнуть обратно. Вспомнить что-то. Как правило, людей мало интересует, кем они были в прежнем рождении. Не трудитесь подсовывать мне тематические тесты, раскиданные по интернету. Может быть, они имеют отношение к почесыванию чувства собственной важности, но не к чему-то большему.
О-о, я был Наполеоном!
О-о, я была Петром Первым!
О-о, я была знатной римской гетерой — кстати, а что это значит?
Но здесь это было по-настоящему. Может быть, гипноз — иногда это помогает разбудить память. Может быть, повторяющиеся кошмары, в которых всплывают эпизоды из прежней жизни. Нормальные люди не принимают их всерьез, но похоже, что она принимала.
— Катарина, услышь меня, — сказал я, и нить мгновенно сделалась почти горячей. — Здесь, где спит твое тело, я открываю тебе дорогу назад.
«Спит». Хорошее слово. Некоторые говорят «ждет», но мне так нравилось больше. С тем, кого ты хочешь протащить через смерть, нельзя о ней говорить.
Мне следовало пообещать ей что-нибудь.
Любовь.
Безопасность.
Открытие истинной картины мира.
Но я не успел даже придумать, что именно нужно положить в эту мышеловку, чтобы мышка соблазнилась. Я был готов к сопротивлению, но не к тому, что получил. Катарина рванулась мне навстречу с отчаянной храбростью человека, которому нечего больше терять. Горячая, влажная нить дергалась у меня под пальцем. Как пульс.
Цыбулин молчал. Сверлил взглядом мою спину и молчал, как я ему велел.
— Дайте мне руку, полковник, — сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало спокойно.
Должно сработать. С Олегом это дважды прокатило. Понятное дело, призрака бы он и без меня рано или поздно разглядел, но так быстрее вышло.
Я знал, что сейчас происходит на другом конце этой нити. И я хотел, чтобы он тоже узнал. Цыбулин коснулся моей левой руки своей спокойной холодной ладонью. В отличие от меня, он все еще ничего не чувствовал. Хороший, качественный такой «глухарь». Чертовски хорошо защищенный от всякой сверхъестественной дряни.
Зависть — плохая приправа к чему угодно, но к ритуальной магии — особенно.
Может быть, поэтому блюдо оказалось таким острым.
Многие люди хотя бы однажды бывали во сне не собой. Кем-то другим — птичкой, рыбкой. Королем Средиземья. Это не очень страшно, если в процессе ложная сновиденная память не начинает расползаться, как плесневелая тряпка, позволяя настоящей памяти выглянуть наружу. Когда ты поднимаешь мертвого, это больше похоже на шизофрению. Ты знаешь, кто ты, что с тобой происходило до этого момента и где ты находишься. Но другая часть твоей памяти, принадлежащая мертвецу, точно так же реальна.
Я был Мари Дюпон.
Материно наказание.
Слюнявая кукла.
Мерзость.
У меня шрам на подбородке — от удара о край стола в шесть лет, когда я уронила (уронил?) на пол тарелку. Папа хотел, чтобы я узнала, каково тарелке, думая, что это поможет мне стать аккуратной. Но он был мне не настоящий папа и не знал, что таких, как я, не исправишь.
Мой настоящий папа сдох под забором после того, как узнал, что я родилась.
В таких, как я, живет дьявол — так говорит мама. Я никогда не буду такой же красивой, как она. Когда я улыбаюсь, у меня изо рта капают слюни. У меня толстая голова, нет мозгов, и я ломаю все, что мне дают.
От меня не будет толку.
Меня даже нельзя продать на органы, потому что никому не нужны такие плохие органы. С ними живут только такие уроды, как я. А уродов не лечат, когда они болеют. Их выбрасывают на улицу, чтобы они сдохли под забором. Так говорит бабушка, а она не будет врать, потому что она меня любит.
Мне двадцать восемь лет. Это много. Обычно девочек отдают замуж, но меня никто не взял, потому что я не девочка. Я урод, и вонючка. Но меня не выбросили, и я не сдохла, как папа. От этого я узнала, что меня любят.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
