— У нее красный шейный платок, господин доктор.
— Это правда! — вскричала девушка. — О, какое счастье! На сей раз это не заблуждение, Консьянс… Да, у меня именно красный шейный платок.
Доктор, казалось, был удивлен.
— Говоришь, у твоей подруги красный шейный платок? А не ошибаешься ли ты, Консьянс?
— О нет, господин доктор.
— И ты видишь красное?
— Нет, сударь, — ответил юноша, — я вижу сейчас только сероватый цвет, но в свое время доктор Лекосс объяснил мне: когда темнеет, красный цвет выглядит черным больше, чем другие цвета. Я вижу шаль Мариетты как темно-серую и, следовательно, прихожу к мысли, что она должна быть красной.
— Хорошо, — сказал доктор, — этого достаточно. Обнимитесь, дети мои, и имейте надежду на лучшее.
Молодые люди бросились друг другу в объятия, а старик велел слуге:
— Батист, наложи снова повязку на глаза нашего слепого, который через несколько месяцев, очень на это надеюсь, станет зрячим. Затем приготовь обед, а после обеда отведи Консьянса в его комнату: теперь ему необходимо отдохнуть, для того чтобы завтра с утра он мог с новыми силами продолжить путь. Что касается Мариетты, она пообедает или здесь, или с Консьянсом, как сама пожелает.
— С Консьянсом, господин доктор, — отозвалась гостья. — Я так счастлива, что мне абсолютно необходимо его видеть, а то я перестану верить в свое счастье.
— Что ж, пожалуйста. Ты слышишь, Батист?
— О господин доктор, как же мне вас отблагодарить?! — возбужденно воскликнул юноша.
— Хватит, хватит, не волнуйся, — остановил его врач. — Покой — вот что нам особенно необходимо, а располагая покоем, квасцовой или розовой водой и какой-нибудь противовоспалительной мазью, мы еще вылечим нашего слепого.
— И он будет не первым таким, — заметил Батист. — Ах, не так уж вы несчастливы, молодой человек, если попали в наши руки.
— Итак, ты идешь с твоим другом, дитя мое? — спросил полковой врач у Мариетты.
— О господин доктор, — отозвалась девушка, упав на колени перед стариком, — сначала позвольте поблагодарить вас.
— Ты что, сошла с ума? — возразил доктор, пытаясь поднять ее с колен.
Но Мариетта, схватив его руки и не вставая с колен, сказала:
— Нет, сударь, нет, я не встану, пока не скажу вам вот что: я надеюсь, что вы, сударь, будете вознаграждены щедрее, чем если бы вы вылечили сына короля! Ведь сам Господь берет на себя труд оплатить долги бедных людей, а Господь богат на милосердие и благодать! Боже мой! Боже мой! — воскликнула она с энтузиазмом, так взволновавшим старика, что слезы выступили у него на глазах. — Боже мой, неужели ты не благословишь нашего спасителя, как благословляем его мы?!
— Да, дитя мое, — сказал полковой врач, — да, Господь тебя услышит, а вернее говоря, Господь тебя услышал, ведь я уже вознагражден больше, чем того заслужил. Обними же меня, моя девочка, и иди к твоему другу.
Притянув к себе Мариетту, он по-отечески поцеловал ее в лоб, а девушка, вся в слезах, прижала его к своему сердцу; затем, догоняя Консьянса, она воскликнула:
— О Боже мой, кто же может сказать, что люди не добры?!
На следующий день в семь утра прелестная маленькая коляска с запряженной в нее серой в яблоках лошадью стояла в ожидании у дверей дома, куда Мариетта вошла с такой тревогой.
Невысокий крестьянин держал коня за вожжи.
Первым из дома вышел Батист с кнутом в руке, тщательно заплетая его веревочный хвостик.
Затем выбежал Бернар, резвясь и прыгая; после каждого прыжка он оборачивался, чтобы посмотреть на тех, кто шел за ним.
А за ним шли доктор, Мариетта и Консьянс все еще со своим зеленым козырьком, но лицо его было уже спокойным, безмятежным, улыбчивым.
Это лицо отражало душу юноши, теперь полную надежды.
Он опирался на руку Мариетты, а руку старика прижимал к груди.
Дойдя до подножки коляски, юноша на мгновение поколебался, а затем раскрыл руки для объятия.
— Доктор, мой добрый доктор, — сказал он, — я очень хотел бы обнять вас!..
Доктора не надо было упрашивать, и несколько секунд руки юноши крепко сжимали его.
Затем старик мягко подтолкнул своего пациента:
— Идите, мой дорогой Консьянс, не забывайте, что вас ждет мать.
— Конечно, конечно, доктор, — согласился Консьянс, — вы правы. Батист, помогите мне сесть в коляску. Мариетта, поблагодари доктора еще раз, еще раз поцелуй его; скажи ему, что мы будем любить его всегда.
— Да, всю жизнь, всю жизнь, всю жизнь, и Бог тому свидетель!
— Вперед, мадемуазель, в коляску; вас ждут как никого другого!
Мариетта вскочила на подножку и через несколько мгновений уже устроилась на сиденье рядом со своим другом Консьянсом.
— А теперь скажите, — обратился к юноше Батист, — какой дорогой поедем?
— Самой короткой, — ответил тот.
— В таком случае мы проедем мимо Флёри, слева оставим Виллер-Котре, позади — Сен-Реми, пересечем Ле-Шатеньер и с правой стороны выедем на большую дорогу к Арамону. Вы согласны, молодой человек?
— Да, это сократит нам путь почти на одно льё.
— Ну что же, вперед, Маренго! — крикнул Батист, хлестнув кнутом серую в яблоках лошадь, и та побежала крупной рысью вслед на Бернаром, словно указывавшим ей дорогу.
— До свидания, доктор! — одновременно воскликнули Мариетта и Консьянс.
— Счастливого пути, дети мои, — отвечал им доктор.
И коляска, окутанная клубами пыли, выехала за опушку леса.
Спустя час с четвертью она остановилась между двумя хижинами, на пороге которых стояли удивленные и не осмеливающиеся поверить в это неожиданное возвращение: с одной стороны г-жа Мари, маленький Пьер и Катрин, а с другой — Мадлен, поддерживающая папашу Каде, который уже начинал понемногу вставать.
А радостному лаю Бернара вторили своими криками и мычанием Пьерро, Тардиф и черная корова, которые, хотя и были заперты в своих стойлах, никак не могли остаться безучастными к столь великому событию.
XVI
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ПОЧТИ ДОКАЗАНО, ЧТО ДЛЯ КОНСЬЯНСА ЛУЧШЕ БЫЛО БЫ ОСТАТЬСЯ СЛЕПЫМ
Напрасно даже пытаться описать впечатление, произведенное на обитателей обеих хижин возвращением Консьянса и Мариетты.
Вместо того чтобы оплакать одного ребенка, матери уже оплакивали и сына и дочь. Со времени отъезда Мариетты они не получали о девушке никаких вестей, и, хотя не прошло еще и шести дней, ее отсутствие для них тянулось как шесть веков.
Хижины стояли на своих местах, но были подобны безжизненным телам, от которых давно отлетели их живые души.
Теперь к хижинам возвращались их души: телам предстояло вскоре наполниться жизнью.
