— Хватит, возьми себя в руки, — тяжело дышу сквозь зубы, — успокойся. Это просто… непонятная хрень.
Не знаю, какая магия скрыта в этих словах, но они работают и я постепенно прихожу в себя. Поднимаюсь, держась за край раковины и смотрю на свое отражение в зеркале. Видок, конечно — краше в гроб кладут: лицо серое, под глазами синяки, и губы совершенно белого цвета, как у настоящей покойницы. Это все из-за огромного слоя штукатурки, которой я пыталась замаскировать синяки. Когда смываю ее, кожа перестает быть цвета свежего зомби, но зато теперь на ней буйным цветом распустились синяки.
Ладно, по фигу.
А вот что действительно хреново — так это вид моей квартиры, который обрушивается на меня всей своей разрушительностью.
Бугаи Завольского знатно постарались — перевернули вверх ногами буквально все. Причем даже стулья и полки, которые явно не могли быть никакими «замаскированными тайниками». Наверняка просто выполняли команду своего хозяина — устроить погром на случай, если вдруг что-то пойдет не по плану и придется свернуть мои побои на какое-нибудь ограбление. Ну, по крайней мере, эта версия первой приходит мне в голову, когда я думаю, что делала бы на его месте, чтобы отвести от себя подозрение.
И снова чувствую вкус гнили во рту.
Дожила. Теперь даже думать пытаюсь, как эта тварь, влезаю в его шкуру, примеряю на себя его долбаное мировоззрение.
Но во всем этом хорошо одно — кажется, его дуболомы не сильно пытались что-то найти, потому что мой главный тайник — маленький сейф за фальш-панелью на кухне, вообще не тронут. Панель на месте, а значит, они его даже не нашли. Первым дело достаю свой резервный телефон и немного наличных из заначки. Но на дне лежит еще что-то — темный кожаный конверт, похожий на чехол для ноутбука. Странно, вообще не помню, что это может быть. Протягиваю руку и еще какое-то время колеблюсь, опасаясь даже притрагиваться, но потом беру, сую руку и достаю содержимое.
Пачка документов. Еще одна. Просто отлично. Я и с предыдущей-то пока без понятия, что делать, а тут новый козел в огороде. Хочу пролистать их, но спотыкаюсь, когда мне на колени вываливается ID-карта. Новенькая, без единой потертости или царапины. Всматриваюсь в маленькое фото на лицевой стороне, рядом с именем и фамилией.
— Рина Шутова, — читаю вслух, с трудом, но все-таки узнавая в длинноволосой брюнетке на фото.
У нее круглые очки а ля Гарри Поттер, колечко в нижней губе и взгляд законченной стервы.
Рина.
— Ри-на, — произношу по слогам.
Я была уверена, что мы с Данте придумали Рину чтобы через нее подобраться к Наратову, но в личности «Рины» не было ничего условно настоящего, кроме моих личных фото, которые я, нарочно «обезличенно», скидывала Сергею, чтобы раскрутить его на ответные нюдсы. Этот паспорт на сто процентов настоящий, хоть и подтверждает выдуманную личность.
Включаю телефон, с облегчением понимая, что в нем минимум половина заряда и мне не придется колесить по городу в поисках подходящей зарядки. Захожу в мессенджер, но он еще несколько минут «висит», сначала обновляя само приложение, а потом — его данные.
В нашей с Данте переписке последние сообщения датированы недельной давностью. Сначала хочу накатать ему гневное послание о том, что можно хотя бы ради приличия иногда справляться о моих делах, но в последний момент справляюсь с эмоциями и вкратце описываю полную жопу, в которой оказалась.
Упускаю только один момент — тот, который о моей беременности.
— Ну давай, — гипнотизирую взглядом телефон, как будто это может ускорить процесс прочтения сообщений. Они доставлены почти сразу, но даже по истечении десяти минут, так и висят с «серыми» галочками. — Шутов, мать твою! Обязательно именно сейчас быть мудаком?!
В сердцах убираю телефон, сую документы и паспорт «Рины» в сумку. Не хочу добавлять себе головной боли еще одной головоломкой. У меня и так ворох нерешенных проблем, а эта точно не протухнет, если полежит здесь еще какое-то время.
Зато теперь я знаю, что на случай, если придется очень быстро уносить ноги, у меня есть безопасный путь отхода.
Чтобы переварить тот факт, что из моей памяти куда-то выпал целый кусок жизни, просто хожу по квартире, надеясь успокоиться, хотя это так себе затея, учитывая царящий вокруг беспорядок. Ставлю на место стулья, разворачиваю стол так, как он стоял с самого начала. Медицинская карта Илоны там же, хотя диван полностью развернут в другую сторону. Ее тоже кладу в сумку. Понятия не имею, что сейчас со всем этим делать.
Немного, насколько это возможно, навожу порядок в квартире, но она все равно как будто насквозь провонялась присутствием здесь Завольского-старшего. Не могу отделаться от навязчивой мысли, что он все время здесь, просто успевает спрятаться мне за спину в тот момент, когда я поворачиваю голову.
— Будь ты проклят! — не выдерживаю, и даю себе разрядку, выкрикивая то, что накипело, в пустоту перед собой. — Ты сдохнешь! Клянусь, что буду смотреть как ты корчишься в предсмертной агонии и не добью тебя, когда будешь об этом умолять!
Мне нужно просто выкричать страх и отчаяние, боль и унижение, через которые пришлось пройти из-за этой твари. Эта потребность так велика, что заглушает голос рассудка, который говорит, что я поступаю неразумно, неоправданно рискую из-за минутной слабости. Но все-таки, эти несколько минут ора дают, наконец, некоторое облегчение. Как будто сработали заслонки моей личной дамбы и сбросили, наконец, отравляющее напряжение, пока оно не снесло все к чертовой матери вместе с «дамбой».
Я любила эту квартиру. Обожала ее маскулинность, огромные пятиметровые потолки, подчеркнутую брутальность, отделку, подчеркивающую натуральный камень стен. Долго искала, а потом, когда нашла, долго не могла поверить, насколько это место соответствует всем моим ожиданиям. Девушка-риелтор долго выглядела озадаченной, когда узнала, что я собираюсь купить ее не для какого-то горилоподобного мужика, а для себя. Мне нравилось приходить сюда в конце длинного дня и чувствовать себя в полной безопасности.
Это было мое место.
Больше нет.
Сейчас я чувствую непреодолимое желание избавиться от него, чем скорее — тем лучше.
Сейчас меня тошнит от одной мысли, что когда-то я спала в этой огромной кровати, ходила голой и чувствовала себя черепашкой внутри бронированного панциря. А теперь это место превратилось в лежбище жирного старого борова, и даже если я поменяю всю мебель, закажу самый дорогой в мире клининг — ничего не изменится. Не поможет даже выжечь тут все напалмом.
Завольский снова забрал у меня все.
И эта мысль, как ни странно, снова до отказа заряжает мою батарейку мести. Напоминает, почему я оказалась в этой точке и что со мной будет, если я позволю себя сломать.
К черту.
Данте любит говорить, что нужно вовремя избавляться от вещей и людей, которые мешают нам двигаться дальше. Поэтому вместо того, чтобы и дальше себя жалеть, мысленно вытираю соли, нахожу в кладовке рулон пакетов для мусора (больших, на сто литров, купленных когда-то совершенно случайно), скидываю туда свои личные вещи — абсолютно все, подчистую, не жалея абсолютно ничего. На это уходит всего полчаса времени, потому что никаких личных фото и мелочей из прошлого у меня нет, только шмотки, сумки и украшения. Ничего из этого не жаль, даже медальона в форме жаворонка, который я купила на какой-то барахолке. Любила его очень и носила даже когда был совсем «не в тему» к остальному образу, а сейчас даже от этой бронзовой птички как будто смердит терпким одеколоном Завольского-старшего.
Получается всего три больших мешка вещей.
Вся моя жизнь визуально похожа на эти баулы, со стороны похожие на расчлененку из какого-нибудь фильма ужасов.
Мешки вытаскиваю на задний двор — здесь есть небольшая цементированная площадка, которую по-хорошему можно было оформить под место для барбекю, но у меня так и не дошли руки. Сейчас тут только какие-то кирпичи и большой контейнер для мусора — понятия не имею, откуда вообще взялся, но видимо от предыдущего владельца, такого же любителя харкора в интерьере, как и я. Закидываю туда свои мешки, поливаю жидкостью для мойки стекол, потому что на ней огромными буквами написано предупреждение «легко воспламеняется!» и бросаю спичку. Загорается и правда почти сразу. Сначала тлеют черные пакеты, потом начинает гореть одежда. Я все жду, когда же хоть что-то ёкнет, но испытываю только облегчение, когда от минута за минутой все больше моих тряпок, пропитанных вонью старого борова, превращаются в пепел.
