Опечаленный вернулся Томас в Кентербери. Молодой Генрих своим отказом не только огорчил Томаса, а зародил в нем недобрые предчувствия, которые уже ни на мгновение не покидали измученную душу Беккета.
Прошло время, наступило Рождество, и на торжественной рождественской обедне Томас прочел свою знаменитую проповедь «Да живут в мире на земле люди доброй воли».
* * *
Король находился в Бейо, когда Роджер Йоркский и епископы, которым грозило отлучение от церкви, приехали к нему с жалобами.
Первое, о чем спросил Генрих, это как поживает архиепископ Кентерберийский.
— Как всегда, милорд, — ответил Роджер Йоркский. — Ездит по стране и восстанавливает народ против вас.
— Да что делает он?
— Где он ни появится, люди бросаются с криками к нему. А он изображает из себя мученика, пострадавшего по злой воле короля.
— Обвиняет меня в злой воле? Что говорит?
— Он того не произносит, милорд. Он просто изображает из себя святого. Многие так прямо и говорят. За ним ходят толпами. На коленях просят его благословения, считают, что тем он отпускает им грехи и дарует царство небесное.
— Он проповедует такое?
— Точно так, милорд. Он осуждает тех, кто участвовал в коронации. Обещает отлучить всех от церкви.
— Тогда ему придется отлучить меня.
— Он прямо так и заявляет, что всех, милорд, значит, и вас тоже. Ездит по стране и говорит, что молодого короля нужно свергнуть.
— Клянусь очами Божьими, он снова меня обманывает! Опять идет против меня и моего трона!
Роджер достиг своей цели — в короле ожила прежняя ненависть к Беккету. Генрих впал в невероятную ярость, глаза его налились кровью, он дергал волосы на голове, рвал на себе одежду, при этом истошно крича:
— Скажите, что мне делать? Как поступать?
— Не нам советовать вам, милорд. Вам могут подсказать ваши бароны. Одно нам ясно, пока Беккет жив, вам не видать ни мира в королевстве, ни покоя, — произнес Роджер, желая совсем уничтожить архиепископа.
Генрих сжал кулаки, и все попятились. Когда король впадал в гнев, он делался страшен.
— Тот, кто ест мой хлеб, мне же строит козни?! Он явился ко мне во двор на хромой лошади с подстилкой вместо седла, теперь задирает нос на мой трон, а вы, захребетники проклятые, только глазами хлопаете!
Король обвел взглядом придворных, остановив взор на рыцаре по имени Реджинальд Фитцурс.
— У-у, обормоты чертовы, отъелись на моем столе! Оставили меня один на один с этим грязным священником, и никто даже пальцем не пошевелил, чтобы освободить меня от него!
Он круто развернулся и направился к двери, и, пока он шел, испуганные придворные поспешно расступились.
Когда король ушел, мертвая тишина воцарилась в зале.
* * *
Реджинальд Фитцурс вышел из оцепенения, в которое вогнал его гневный взгляд короля, он стал судорожно размышлять, а что, если эти слова короля — призыв к действию. Он созвал друзей на тайную встречу. Пришли Уильям де Траси, Хью де Морвиль и Ричард Брито.
— Есть приказ короля. Он смотрел прямо на меня, когда говорил эти слова. Он повелел мне убить Томаса Беккета, — сообщил собравшимся Реджинальд.
— Я думаю, король хорошо вознаградит, если освободить его от злонравного проповедника, — сказал де Морвиль.
— Я позвал вас и хочу просить разделить со мной честь служения королю. Он нас не забудет, тут можно быть уверенными.
Друзья заговорили одновременно:
— Архиепископ Кентерберийский редко бывает один.
— Это нас не должно страшить.
— Как же мы поступим?
— Прежде всего надо отправиться в Кентербери, а там мы все решим на месте.
— Тогда не будем ждать, сразу отправляемся, — сказал Ричард Брито.
— Едем сегодня же вечером, — подтвердил Фитцурс.
Через несколько часов заговорщики уже достигли побережья и сели на корабль, отплывающий в Англию.
* * *
28 декабря четверка рыцарей остановилась в замке Солтвуд. Там они собрали небольшую группу людей, противников архиепископа, которым поручили призвать народ восстать против архиепископа и двинуться на его дворец. Но их план не увенчался успехом, народ был предан Томасу.
Тогда заговорщики решили действовать вчетвером.
Томас, как обычно, вел беседы с монахами и священниками в трапезной архиепископского дворца. До приближенных Беккета дошел слух, что приехали рыцари короля и настраивают народ против архиепископа; они попытались уговорить Томаса скрыться, но тщетно.
В то утро он проснулся с предчувствием беды и сказал собравшимся, что конец его близок.
Все, кто любил Томаса, умоляли его уехать, тем самым избежав встречи с рыцарями короля, ведь до Сандвича всего шесть миль, лодку достать можно, а король Франции всегда его примет.
— Нет, — ответил им Томас. — Хватит. Я знаю, пробил мой час, и Господь повелевает мне встретить свою судьбу.
Пока они сидели и так разговаривали, вошел слуга и доложил, что приехали четыре рыцаря.
И вот они уже в трапезной стоят пред ним, смотрят с вызовом. Он их хорошо знал, они все служили ему, когда он был канцлером.
— Храни вас Бог, — произнес Фитцурс. Голос его звучал неестественно.
— Вы пришли помолиться за меня? — спросил Томас, хоть и прочел в их глазах решимость убийц.
— Мы пришли с поручением короля. Выслушаете его здесь или мы уединимся?
— Как будет вам угодно.
— Нет, как угодно вам.
— Я к вашим услугам, — сказал Беккет, почувствовав, что уже не волен помешать их замыслу. Более того, он почти приглашает их к действию.
— Вы оскорбили короля, — начал Фитцурс. — Нарушили договоренность с ним. Угрожали отлучением от церкви епископам, преданным королю, и ходили по стране, призывая народ идти против трона. Наш король повелел вам отправиться к его сыну, королю Генриху, присягнуть ему на верность и искупить свои преступления против нашего великого короля, Генриха Второго.
— Нет другого человека, кроме его собственного отца, кто бы любил молодого Генриха больше меня. Я испытываю к нему самые теплые чувства и глубокую преданность. Приветствия народа, сопровождавшие мое возвращение в Кентербери, неверно истолкованы как выступление против короля, я это готов доказать в любом суде. Отлучение кого-либо от церкви — во власти только папы. Что касается участников коронации, то у меня нет прав в отношении архиепископа Йоркского, а епископы Лондона и Солсбери будут прощены, если объяснят свои поступки на суде. У меня есть позволение короля наказать тех, кто разграбил мои службы.
— Вы обвиняли короля в измене, говоря, что он позволил вам отстранять участников коронации, — продолжал Фитцурс.
