– Мэтр Штокс, – представился он одному только Симеону.
– Симеон, – задрав головёнку, ответил тот.
Тогда Гювайзен, наскоро оттерев передником с рук глину и взяв в свою бережную клешню его помеченную сквозным шрамом ручонку, молча вывел из цеха.
Я стал негромко рассказывать Кристине о предназначении цеха и о своих планах.
– Мне странно, – тихо призналась Кристина, – что по столу бегает цыплёнок, который должен находиться в курятнике. Не приучает ли это детей к неаккуратности?
– Это цыплёнок Ксанфии, – ответил я ей. – А Ксанфии, если бы вдруг она захотела дружить с поросёнком, я позволил бы пустить на стол поросёнка. И даже если бы она попросила передвинуть в сторону колокольню в Бристоле, я бы передвинул и колокольню.
– Здесь какая-то тайна?
– Тайны нет. Есть страшное и злое дело. Вы увидите, когда она из-за стола встанет. Ей, совсем крохе, взрослые люди отпилили ножонку. Ниже коленочки. Не напоив её допьяна, не дав опиума, просто маленькому живому ребёнку отделили её крохотную конечность, и, замотав культю, стали ждать – выживет или нет. Она выжила. Тогда её продали в Плимуте для того, чтобы она собирала для её хозяина подаяние.
– Не-ет, – прошептала Кристина. – Такого не может быть!
– А вы, случайно, ручку у Симеона не видели?
Вернулись Гювайзен и Симеон, и мальчишечка теперь был просто неузнаваем. Босые ножонки резво шлёпали по хорошо умятой земле гончарного двора. Тело его покрывал зелёный, с остроконечным капюшном, просторный плащ. Камзол, свёрнутый конвертом и жёсткие, со стальными пряжками башмачки Штокс нёс в руках. Усадив маленького гостя за стол, мэтр положил перед ним ком глины, а сам вернулся к нам.
Вернулся, протянул Кристине конверт с туфлями. Назидательно произнёс:
– Тугой одешда – для ребьёнка тюрьма, девойтшка. Тепе долшно быть глюпо и стидно.
И, отдав «тюрьму», вернулся к сосредоточенным мастерам.
– Ах, Кристина, – улыбаясь, проговорил я. – Он в высшей степени прав. Хороши бы были вы сами, если бы, прожив у нас дня три-четыре, не скинули туфли, не переоделись в просторное платье и не побежали бы прыгать по камням на берегу речки!
Мы вышли из гончарного цеха.
– А здесь имеется речка?
– О, небольшая, но полная неги и прелести!
И, встретив её взгляд, кивнул и зашагал в сторону восточной башни.
Мы вышли на берег речки, действительно, тихо и плавно передвигающей свои воды вдоль каменных стен. В мощёную крупной брусчаткой пристань были вмурованы кнехты, на двух из которых были наброшены потемневшие от времени петли канатов, удерживающие две полузатопленные пинасы.
– Протекают, – доверчиво обернувшись ко мне, показала на них Кристина.
– О нет, – отрицательно покачал головой я. – Если бы была течь – давно б затонули. Это набралась дождевая вода. Отчерпаем – и можно плыть!
– Куда? – восторженно посмотрела на меня девушка, и глаза её засияли.
– В волшебный мир тишины и покоя.
– Как мы его найдём?
– И искать не будем. Река знает, раз течёт. Она вынесет.
Тогда Кристина, быстро оглянувшись, передала мне камзол Симеона и башмачки, быстро сняла туфли, взяла мальчишечью одежду назад и, действительно, прыгая по уходящим в воду крупным камням, добралась до кромки берега и бросила конверт в реку.
– Вот! – сияя улыбкой, повернулась она ко мне. – Теперь ни капельки уже не глюпо и стидно!
Так, босиком, она и вернулась в гончарный цех, а я шёл следом и нёс её твёрдые туфли.
Стол теперь был преображён. Вся глина была убрана, и на чистых досках в длинный ряд стояли разномастные, кривоватые глиняные фигурки. Штокс и гончарный мастер медленно шли вдоль этого ряда, и детвора, притихнув, с напряжённостью ждала приговора. Вдруг мастер остановился и сказал:
– Ремесло позволяет сытно и радостно прожить полный век. Но чтобы ремесло изучить, сначала нужно стать учеником. Первые года два учитель обычно гоняет ребёнка с разными поручениями и заваливает тяжёлой и грязной домашней работой. Оценивая послушание и кротость. Потом года два или три поручает второстепенные действия, утомительные и однообразные. Оценивая терпение и преданность делу. И лишь лет через пять подросток, выдержавший тяжёлую полосу жизни, – утомительный труд, недоедание, а то и побои, – становится учеником. Я же прямо сейчас готов взять в ученики того, кто слепил вот этого человечка. Отличное чувствование текстуры материала, видение пропорций, и кропотливая тщательность. Несомненный талант. Итак, сообщите мне, кто этот счастливчик, которому выпало сэкономить целых пять лет жизни. Кто это сделал?
Все замерли, и я в том числе. А за столом поднялся и, мучительно краснея, поклонился мастеру Пит.
– Как звать?
– Пит, милорд. Случайно слепивший удачную куклу, но сердечно благодарный вам за добрые слова.
– Имеешь ли ты желание изучить гончарное ремесло, – просеивать и месить глину, лепить прекрасные формы, варить цветную глазурь, овладеть тайнами обжига, – и от того иметь пожизненный достаток, любовь и уважение жены и почитанье детей?
– Мне очень и очень понравилось лепить глину, – ответил, снова поклонившись, Пит. – И я с радостью соглашаюсь стать вашим учеником, мастер.
Тот кивнул и громко сказал:
– Сделано.
Потом повернулся к Штоксу и попросил:
– Этого мальчика каждый день после обеда освобождайте от общих занятий. Он будет приходить в цех и до вечера работать здесь. Ну а для походов в лес и совместных игр он будет иметь два дня в неделю – субботу и воскресенье.
– Префосходный решений, – кивнул вороньим гнездом мятой треуголки фон Штокс.
– Пит, поздравляю! – громко сказал я, и все малыши разом заговорили и зашевелились.
Сидевший неподалёку от Пита Бубен, перегнувшись над столом, что-то сказал, и Пит обратился к Гювайзену Штоксу:
– Позвольте просить вас, уважаемый мэтр, тот же режим занятий предложить и вот ему, – он кивнул, и Бубен поспешно встал. – Мастер Климент поручил ему приходить и осваивать кузнечное дело.
– О, такой успехи сразу двух мальтшик весьма ратуют мой старый сердце!
Он не успел договорить, а в дверь-ворота гончарного цеха вбежала Грэта и, стремительно в качестве приветствия присев, выкрикнула:
– Обед готов! Леди Эвелин приглашает всех-всех к столу!
И умчалась. Детишки оживлённо и радостно полезли из-за стола. С радостным же лицом смотрела на милый их муравейник Кристина. И вдруг это лицо покрыла восковая бледность. Ксанфия, ковыляющая мимо на своём костыльке, прижимая к груди уютно замершего цыплёнка, остановилась и, задрав личико, спросила:
– Тётя, у тебя что-то болит?
Кристина с трудом перевела дыхание и с трудом же отвела взгляд от её единственной ножки.
